А.С. Клейн, А.А. Попов

Заполярная драма...

Наряду с чисто самодеятельными формами искусства, имевшими место внутри лагерей, по указаниям свыше практиковалась организация профессиональных и полупрофессиональных театральных и концертных коллективов для обслуживания заключенных и вольнонаемных. Причем, некоторые из таких театральных организмов, созданные в основном из заключенных, как Воркутинский музыкально-драматический театр, обслуживали преимущественно вольнонаемных, начальство и их семьи, а заодно и остальных жителей того района, где находился театр.

Благотворное влияние искусства, рожденного за проволокой, сказалось на повышении культурного уровня местного населения, даже на развитии его национального искусства. Нельзя забывать, что расцвет театров ГУЛАГа имел место в то время, когда еще не было телевидения, а радиовещание только-только охватывало север, войдя частично(!) в лагерные зоны лишь на пороге 50-х годов.

Характерно, что театры в лагерях Коми АССР стали организовывать в основном с 1943 года, после победы в Сталинградской битве, когда уже произошел явный перелом в войне. Тогда открылся самый известный из театров в республике Коми – Воркутинский музыкально-драматический. Уже после войны открылись театры в Печоре (1945 г.) и в Инте (1946 г.). Отдельно в эти же годы (с 1943 г.) существовал театр в Абези, театрально-эстрадный коллектив Севжелдорлага в Княжпогосте. Как уже отмечалось, за исключением воркутинского, предназначенного для обслуживания вольнонаемных, все остальные обслуживали заключенных и – по особо торжественным случаям, партийным конференциям и знаменательным датам, – вольнонаемных.

Наряду с этим, буквально в каждой лагерной зоне репетировала и выступала своя художественная самодеятельность. В одних лагерных зонах специализировались на показе спектаклей, в других – на эстрадных концертах. Во всяком случае, корни увлечения теми или другими видами сценического искусства в ГУЛАГе уходили именно в эти коллективы, на первых порах смешанного типа, где спецпоселенцы, ссыльные и заключенные подчас вместе с вольнонаемными участвовали в кружках любителей. Так было и с началом театральной жизни Воркуты, которая в 40-х годах прославилась своим музыкально-драматическим театром.

В книге «Печорский угольный бассейн» (Ленинград,1959) бывший главный режиссер Воркутинского музыкально-драматического театра Н. Быков уточняет, что «в сентябре 1938 года в Воркуте впервые организовался самодеятельный кружок». Здесь были и хористы, и танцоры, и солисты, и артисты драмы, готовившие концертную программу и пьесу «Очная ставка».Старостой кружка был молодой энергетик А. Скороход. К сожалению, все содержание статьи Н. Быкова подверглось жестокой цензуре. В результате имена действительных ветеранов заполярной сцены вычеркнули, а на их место вписали имена, значительно позднее пришедших в театр, но зато... вольнонаемных. Ни одно имя заключенного в книге не упоминалось.

Но по воспоминаниям очевидцев, художественная самодеятельность в этих необжитых местах возникла еще до 1938 года. Об этом свидетельствуют письма бывшей заключенной Рабинович, рассказывая о клубной жизни еще в 1936 году.

Начало театральной самодеятельности Воркуты было положено в старейшем шахтерском поселке при шахте «Рудник». Известно, что там в числе руководителей был Г.Шухмин, специалист по вокалу и сценической речи,  выступавший с теоретическими работами по проблемам развития певческого голоса еще в 1913 году. Был там профессиональный балетмейстер А. Дубин-Белов, имевший многолетний стаж работы на лучших сценах страны. С 1937 года на «Руднике» находился и руководил самодеятельностью профессиональный хормейстер Г. Жильцов. Примерно тогда же привезли в Воркуту артиста Б. Козина, долгое время пользовавшегося огромной популярностью у северян. Это лишь отдельные имена тех, кто уцелел после печально известных «Кашкетинских расстрелов» 1938 года. Но были и такие, профессиональные работники искусства, которых «не миновала чаша сия»...

Сам репертуар «самодеятельного кружка» свидетельствует о том, что здесь режиссировали профессионалы. Без них нельзя представить постановки таких сложных пьес, как «Бесприданница», «Лес», «Без вины виноватые», «Кузьма Захарьин, Минин-Сухорук», «Доходное место» А. Островского, «Чужой ребенок» В. Шкваркина, а позднее «Русские люди» К. Симонова, и др.

Вообще, печатные источники до самого конца 80-х годов мало того, что скрывали имена настоящих создателей театра Воркуты, включая выдающегося режиссера, первого художественного руководителя заполярного театра Б. Мордвинова, но и грубо извращали факты, приписывая заслуги настоящих мастеров и энтузиастов искусства другим только потому, что первые были заключенными или бывшими заключенными, а вторые вольнонаемными. Между тем, создание синтетического театра, в котором шли оперы, балеты, оперетты, драматические спектакли, требовало разносторонне одаренных и образованных руководителей – профессионалов и под стать им способнейших исполнителей.

В Воркутинском доме культуры (клубе пос. Рудник) вбиравшем в свой актив лучших участников, как вольнонаемных так и заключенных, были энтузиасты из разных горняцких поселков. С конца 1941 года, когда железная дорога прочно соединила заполярную «кочегарку» с «Большой землей», в Воркуту потянулись многочисленные эшелоны со «свежим пополнением», заключенных.

Вспоминает бывший заключенный Э.И. Котляр (1908-91 гг.),освобожденный весной 1942 г. без права выезда за пределы Воркуты: «Арестованного в начале войны Мордвинова таскали по этапам. Потом хлебнул он горя на общих работах: был грузчиком на пристани, подсобным рабочим в складе вещдовольствия, дневальным в бараке. В зоне громадного воркутинского лагпункта он нашел немало заключенных – профессиональных актеров. Написал письмо-заявление начальнику лагеря, предложил организовать театр. Эта мысль совпала с желаниями вольнонаемных сотрудников... В комбинат «Воркутуголь» было назначено новое руководство... Михаил Митрофанович Мальцев, инженер по образованию, давний работник системы НКВД, волевой, порой беспощадный, а порой рассудительно благожелательный, умеющий подбирать себе работоспособных людей, на Воркуте сразу проявил себя как квалифицированный и энергичный администратор... В то время, когда население страны голодало, воркутинские вольнонаемные получали приличные заполярные пайки. Они были, конечно, разными для офицерского состава органов и для бывших заключенных. Но и для последних достаточными, чтобы за них крепко спрашивать за работу. А вот зрелища... Возникали и распадались кружки самодеятельности. Более живучим оказался кружок пляски, который вел заключенный Дубин-Белов, бывший до ареста руководителем танцевального ансамбля. Но все это было не то»...

Поворот в войне после Сталинградской победы позволил направить в Заполярье группы вольнонаемных и военных специалистов, главным образом инженеров, для ускорения темпов строительства новых шахт и увеличения угледобычи. Начальником «Воркутстроя» назначили инженер-полковника М. Мальцева. Он с фронта взял с собой группу инициативных офицеров, в том числе С. Шварцмана, прибывшего в Воркуту со своей женой, примадонной Ростовского театра музыкальной комедии, одаренной артисткой Н. Глебовой.

В июле 1943 года, вскоре после приезда, Мальцев собрал совещание работников культуры и поставил вопрос о создании театра.

В совещании принимал участие и заключенный Борис Аркадьевич Мордвинов, заслуженный артист РСФСР, профессор школы-студии московского художественного театра, ученик и сотрудник великих мастеров сценического искусства Вл.И. Немировича-Данченко и К.С. Станиславского. По 58-й статье (пункт 10) Мордвинова осудили на три года, срок по советским понятиям смехотворный, свидетельствующий о полной невиновности человека, но вполне достаточный, чтобы испортить ему всю дальнейшую жизнь, что и произошло с Мордвиновым. Но пока, на первых порах, его доставили под конвоем в Воркуту, где на его счастье его заметил Мальцев, большой любитель театра, человек незаурядный.

«Театр наш должен быть музыкально-драматическим, – говорил Мальцев, и открыть его мы должны опереттой. Сейчас, с приездом к нам Натальи Ивановны (Глебовой. Прим. ред.) это становится возможным, так что, Борис Аркадьевич (Мордвинов. Прим. ред.), займитесь этим вплотную. Через три дня вы представите мне ваши соображения и перечень всего необходимого. Подумайте также о сроках подготовки первого спектакля..., театр мы должны открыть не позже первого октября.»

До открытия театра оставалось два с половиной месяца, рабочие уже занимались перестройкой поселкового клуба.

ПРИКАЗ № 883 от 08.08.1943 ГОДА ПО УПРАВЛЕНИЮ «ВОРКУТСТРОЙ»

В целях наилучшего систематического обслуживания вольнонаемного населения Воркутинского угольного бассейна художественно-зрелищными мероприятиями

ПРИКАЗЫВАЮ:

1. 0рганизовать на основе хозрасчета театр по обслуживанию в/н населения Воркутинского бассейна.

2. Театру присвоить имя «Воркутстроя».

3. Утвердить труппу театра в следующем составе: Н.И. Глебова, Л.И. Кондратьева, А.П. Пилацкая, В.М. Пясковская, В.Н. Борисов, Н.А. Быстряков, А.М. Дубин-Белов, Г.И. Егоров, А.И. Кашенцев, А.К. Стояно, А. Швецов, О.О. Пилацкий.

4. Включить в состав труппы следующих заключенных: Е.М. Михайлова, С.Б. Кравец, В.К. Владимирский, А. Гайдаскин, Б.С. Дейнека, Л.С. Дулькин, Е.И. Заплечный, Б.А. Козин, В.И Лиманский.

5. Художественным руководителем и главным режиссером театра назначить Б.А. Мордвинова.

6. Утвердить штаты и смету театра на общую сумму 283 т. р.

7. Обязать КВО весь имеющийся в подразделениях театральный инвентарь: как то реквизиты, костюмы, бутафорию сдать театру в безвозмездное пользование. Срок сдачи 01.09. с.г.

8. Открытие театра установить 1 октября с.г.

Начальник Управления Воркутстроя НКВД СССР    М. Мальцев.

Между прочим, Стояно, Быстряков и Дубин-Белов были недавними заключенными, находившимися на вольном поселении без права выезда за пределы Воркуты. Никакой музыкальный театр не может обойтись без мало-мальски приличного оркестра, хора и танцевальной группы. Впрочем, последние два коллектива заключенных имелись; одним руководил опытный хормейстер-заключенный Г. Жильцов, другим – Дубин-Белов. Имелся также маленький эстрадный оркестр, джаз, игравший в клубе на танцах. Им руководил бывший зек В.И. Белик. В его джазе играли и заключенные, и вольнонаемные.

Безусловно правильным было решение создать музыкально-драматический театр, ставить побольше веселых жизнерадостных оперетт, способных хоть как-то скрасить гнетущие впечатления заполярного бытия.

На первых порах не хватало всего – музыкальных инструментов, самих музыкантов (!), необходимых красок для оформления спектаклей, нот.

Между тем, открывать театр решили опереттой И. Кальмана «Сильва». Вероятнее всего, это решение приняли по предложению Н. Глебовой, великолепно знавшей эту оперетту и много раз исполнявшей в ней заглавную роль на профессиональной сцене. Однако, у первопроходцев заполярного музыкально-драматического театра не было даже клавира «Сильвы».

А мыслью об этой постановке загорелись буквально все участники будущего спектакля. Выручили великолепная музыкальная память и чистейший слух Н. Глебовой и пианиста Стояно. Глебова напела ему буквально всю оперетту, а отдельные места удалось восстановить благодаря тому, что «Сильву» как-то транслировали из Москвы по центральному радио. Стояно написал клавир и расписал ноты для первого, еще маленького оркестра. Художник-заключенный Т.Г. Буря, ранее никогда не работавший в театре, под руководством Б. Мордвинова нарисовал эскизы и занялся декорациями, которые сам же в основном расписывал. Коллектив театра пополнился оркестровой группой В. Белика, ставшего первым дирижером, и танцевальным ансамблем заключенных Дубина-Белова.

Понятно, какую гигантскую работу пришлось провести Мордвинову, подготавливая спектакль. Наряду с профессиональными исполнителями – Глебовой, Козиным, О. и А. Пилацкими и отчасти В. Пясковской, в спектакле играли любители, из числа вольнонаемных и заключенных, причем, некоторые по своим способностям больше тяготели к драме, чем к оперетте. Конечно, могли быть заслуженные упреки в адрес оркестра. Его руководитель В. Белик был «джазистом», что не могло не сказаться на звучании и самой оркестровке. Да и сам оркестр, состоявший сперва из 10-12 музыкантов, оставлял желать лучшего. Но как бы то ни было, начало было положено. С 1 октября началась история музыкально-драматического театра Воркуты. Зрителями его первого выступления были вольнонаемные строители, их было немного, начальствующий состав Управления, охраны, некоторые инженеры, специалисты, опять же из вольнонаемных, партийный актив. Зал клуба, превращенного в театральный, вмещал лишь около трехсот человек. Успех был огромный.

Михаил Митрофанович Мальцев смотрел на театр, как на своё детище, что определяло и отношение всего начальства к труппе. По возможности артистам заключенным пытались создать стимулирующие условия для работы. Все оркестранты получили пропуска, по которым могли ходить на репетиции и спектакли, а затем обратно в зону по определенному маршруту. Пропуска имели заключенные-актеры и, конечно, Мордвинов. Первое время, до открытия театра, он жил в зоне и подвергался всем унизительным процедурам, начиная с постоянных обысков на вахте при возвращении с работы и бесконечным, дневным и ночным проверкам, которым подвергались все заключенные, страдавшие помимо произвола охраны и надзирателей, от разгула блатных, царствовавших в лагпункте, так называемом «комендантском ОЛПе», расположенном в черте города и выполнявшем заодно роль пересылки. Последнее обстоятельство помогало сразу же по прибытии быстро «сортировать» заключенных по профессиям, выбирая и тех, кто мог бы найти место в театре. Ему содействовали все соответствующие отделы Управления, начиная с учетно-распределительной части (УРЧ) и Спецчасти, знакомившейся с делами прибывших.

Состав труппы стремительно увеличивался. В «Сильве», помимо исполнителей, указанных в программе, участвовали артисты из хора, балета и даже вспомогательного состава, образованного вскоре после начала выступлений. Сперва танцевальный ансамбль и хор существовали отдельно. Их привлекали к спектаклям по мере надобности. Но вскоре балетная группа, а затем и хор (с постановки оперы «Фауст» в 1945 г.) влились в состав труппы. Примерно из 70 участников первого спектакля, включая артистов оркестра, по самым скромным подсчетам 80% составляли заключенные, а к числу остальных  20% надо отнести еще и отдельных спецпоселенцев или ссыльных. Затем число артистов-заключенных составит еще больший процент, хотя некоторые из них, освободившись, перейдут на «вольное поселение» или станут ссыльными.

Чтобы лучше представить себе положение заключенных артистов стоит привести случай, произошедший с Мордвиновым в 1942 году, то- есть за год до открытия театра, когда спектакли, вскоре вошедшие в репертуар театра, шли на сцене клуба. Вспоминает Г.М. Литинский, осужденный в 1940 году по статье 58 (пункт 10) на 5 лет и прибывший по этапу в Воркуту в декабре 1941 года, где вскоре познакомился с Б.А. Мордвиновым.

«Однажды Борис Аркадьевич (Мордвинов. Прим. ред.) позвал меня на премьеру сделанной им инсценировки повести В. Катаева «Шел солдат с фронта». После спектакля несколько раз давали занавес, артисты выходили на поклоны. Мордвинов же на сцену показаться не смел: режим есть режим... Но тут кто-то из начальства послал сказать Мордвинову, что разок и ему можно выйти на поклон.

...После спектакля его вызвали к директору клуба, где начальство похвалило зека Мордвинова и наградило его богатым сухим пайком... Мордвинов вернулся за кулисы, где я его ждал, поделился своей радостью... Мы направились в зону. Вахтеров было много, но запомнился один – по фамилии Шариков. Маленький, вертлявый, наглый, он наслаждался своей властью. Выгнать поскорее на работу, а при возвращении бесконечно долго мытарить голодных и уставших людей – было для него сущим удовольствием. Никто не умел так унизительно обыскивать, как Шариков. Особенно ненавидел вахтер пропускников. Он вообще не мог понять, как это зеки могут передвигаться без конвоя. Какой же это заключенный?!... (У Мордвинова и Литинского были пропуска. Прим. ред.) Возбужденные и радостные, возвращались мы и вошли в царство Шарикова – на беду как раз сегодня дежурил он. Нет, Шариков не изощрялся более обычного, но именно сегодня Мордвинов не был защищен против обыкновенного хамства. ...Он стоял и слушал поток грязной брани, которую изрыгал Шариков. А потом вдруг бурно зарыдал... Я попеременно глядел то на тоскующего Мордвинова, то на исходящего злой, подлой радостью Шарикова».

Мордвинов, как руководитель и режиссер самодеятельности, жил в зоне в бараке, где помещалась обслуга – повара, нарядчики, инженерно-технический персонал. Это был так называемый «барак придурков», то есть, не работяг. Но и в нем были те же нары в два этажа и такое же бесчисленное количество клопов...

Не в лучших, а то и в худших условиях ютились другие «жрецы искусства». И «жрицы» тоже. Открытие театра не изменило их бытовых условий. Лишь впоследствии им выделили в зоне отдельные бараки, женщинам и мужчинам. А еще позднее разрешили в этих бараках отделять для ведущих артистов нечто вроде кабин среди тех же нар. Освобождавшихся из заключения артистов поселяли в специально построенном «бараке талантов». Здесь же поселяли и приезжих вольнонаемных артистов. Этот барак отличался тем, что был разделен на комнатушки-кабины и еще тем, что сюда не подвозили воду. Вольные могут сами за ней ходить. Уборная в «бараке талантов», как и в лагерном, находилась на улице.

Заключенные актеры и актрисы находясь в лагерной зоне, не были защищены ни от своеволия охранников и надзирателей, ни от произвола блатных, преступных элементов, помимо всего, любивших подчеркнуть, что они, воры и бандиты «честные советские люди», а заключенные по 58-й статье – «враги народа».

Редкий день в лагерной зоне обходился без убийств, обычно связанных с «разборками» между различными группами преступных элементов. Они и ночами не успокаивались, доставали спирт, напивались, дрались, шумели, лишая сна и без того измученных непосильным трудом и голодом работяг. Не было отдыха и у артистов. Но именно эти страшные условия жизни за проволокой еще и еще заставляли тех же музыкантов и актеров не просто дорожить своей работой в театре, но и видеть в ней единственное спасение от окружающей грязи, хамства, невежества. Театр для его служителей становился местом, отгораживающим его служителей от бесправия и бездуховности. Здесь люди занимались любимым делом, своей профессией, тем творческим трудом, который заставляет видеть цель в жизни и не позволяет человеку опуститься до скотского состояния...

Программ самых первых спектаклей музыкально-драматического театра не сохранилось, их не печатали. Программы начали выпускать более или менее регулярно только с декабря 1944 года с постановки комедии Масса и Червинского «Где-то в Москве».

Весь первый сезон ознаменован беспрерывными вводами новых исполнителей в уже поставленные спектакли. Состав труппы быстро пополняется новыми интересными артистами-заключенными. С ними постоянно работает Мордвинов, обучая актерскому мастерству вокалистов, умеющих хорошо петь, но актерски очень слабых, даже двигающихся по сцене неестественно напряженно. Упорство и педагогический талант Мордвинова позволяют уже на исходе первого сезона добиться превосходных результатов, введя в «Сильву» отличных певцов Б. Дейнеку на роль Эдвина и затем на ту же роль – прекрасного ленинградского баритона Теодора Рутковского, начинавшего творческий путь еще до Октябрьской революции, солиста Мариинского театра оперы и балета (затем – Театр оперы и балета им. С.М. Кирова) в Ленинграде, в свое время выступавшего в опере вместе с Шаляпиным. Борис Дейнека (1902-84 гг.) был солистом Всесоюзного радиокомитета. В его исполнении вся страна по утрам слушала песню «Широка страна моя родная». Оба певца – заключенные, украсили своим участием немало музыкальных спектаклей, опер и концертов заполярного театра.

Казус: Дейнека, являясь одним из первых исполнителей роли Эдвина в «Сильве» (для него пришлось транспонировать партию Эдвина, т.к. у Дейнеки был бас) первое время выступал стриженым под машинку, как все заключенные, мужских париков в театре не было.

Однако, несмотря на заключение, Дейнеке 30 июня 1945 года был разрешен творческий вечер, прошедший с успехом. Дейнека выступил с исполнением арий романсов в сопровождении трио, для которого сделал специально музыкальную обработку В. Микошо (виолончель – А. Пресс, фортепиано – Е. Добромыслова, скрипка – А. Бюхарт). Вел вечер Б. Козин. Были поставлены 2-й акт оперы «Борис Годунов» (Борис – Б. Дейнека) и литературно-музыкальная композиция «Бахчисарайский фонтан».

Опыт показал, что Мальцев был прав: лучше всего публика принимала оперетту. Люди соскучились по веселому музыкальному спектаклю. «Сильва» шла почти ежедневно. Клуб, выполнявший одновременно назначение единственного кинотеатра, не мог ежедневно уступать сцену театру, но предоставлял актерам, пусть тесные, но все же подсобные репетиционные помещения. Поставленная Б. Мордвиновым в первый же сезон классическая комедия К. Гольдони «Хозяйка гостиницы», оказалась, пожалуй, единственным драматическим спектаклем, удержавшимся в репертуаре, благодаря тому, что в нем великолепно играли центральные роли кавалера де Рипафратта сам Мордвинов, а Мирандолины, хозяйки гостиницы, – В. Пясковская, жена одного из начальников «Воркутстроя», очень способная, начавшая свой путь в Воркутинской самодеятельности и под руководством Б. Мордвинова быстро ставшая отличной профессиональной актрисой, заслуженной артисткой Коми АССР. Кроме того, режиссер-постановщик Мордвинов насытил комедию музыкой и танцами. Доставленный в начале 1944 г. в Воркуту профессиональный дирижер и композитор В.В.Микошо (1897-1992 гг.) написал к комедии специальную музыку, органично вошедшую в спектакль и немало способствовавшую его успеху.

Как же попал в Воркуту В. Микошо? На войне – это обычное дело. Кровавый кошмар самого страшного лета сорок первого года...

Бестолковая сумятица окружения, когда противник, используя превосходство в организации и технике, добивал полк московских ополченцев по частям... Голодный плен. Смерть истощенных товарищей. Отчаянное решение – бежать.

Его поймали. По следам от сорванных петлиц и звезды на пилотке сразу определили, что беглый пленный, офицер, приказали расстрелять. Длинный белобрысый офицер с двумя солдатами повел беглеца по грязной разъезженной дороге приводить приказ в исполнение.

Дождь, хлеставший всю ночь, прекратился. Выглянуло солнце. Офицер начал тихонько насвистывать мелодию и вдруг прервал: осужденный ее продолжил, также тихо, но исключительно точно.

– Откуда ты знаешь?

– Шуберт. «Аве Мария»1. – Пленный с грустной улыбкой, словно поучая, как делают преподаватели музыки и дирижеры, вполголоса напел еще несколько тактов.

– Вы – музыкант? – Невольно переходя на «вы», спросил офицер.

– Да.

Они остановились у  дорожной обочины. Офицер задал беглецу несколько вопросов, касавшихся произведений немецких композиторов.

Пленный поражал эрудицией. Солдаты стояли тут же, посматривая то на него, то на своего начальника.

– Нн – а. - Сказал тот наконец. – Вы – образованный человек, интеллигентный...Так дело не пойдет... Я ведь тоже музыкант. – И он объяснил, что до войны играл в оркестре.

– А я... – Пленный сделал несколько движений, как бы дирижируя. Они пошли дальше, беседуя о музыке и музыкантах. Пленный сносно говорил по-немецки, а где не хватало слов, там всё объясняли вполголоса напеваемые мелодии. Его лицо и вся тощая фигура в грязном ватнике при этом преображались.

– А ведь мы вас ведем на расстрел. – Спохватился офицер и остановился. – Что делать?

Теперь шумно вздохнули и солдаты. Они смотрели на осужденного с сочувствием. Офицер перевел глаза с него на них.

– Война – говно. – Констатировал он. Глянул на притихших солдат и продолжил. - Вы – музыкант и я музыкант. Зачем же расстреливать?

Солдаты согласно закивали головами.

– Мы – (офицер снова перешел на «ты») – отведем тебя в лагерь. Тут недалеко. Только больше не убегай.

...Но он все-таки убежал. Не сразу, а через год, когда представилась возможность, при отступлении немцев.

Случайно он узнал пароль и той же ночью в кромешной тьме улизнул. На оклик – «кеннворт?» (пароль!), он выкрикивал его и беспрепятственно добрался до недалекой линии фронта. На рассвете перешел ее.

... И вот грязный, оборванный, стоял он перед военным трибуналом войск НКВД Курской области. Допытывались о «задании»: не верили, что пленный, узнав пароль, обманул бдительного врага.

– Фамилия, имя, отчество, год рождения, национальность?

– Микошо Владимир Владимирович, год рождения 1897. Латыш.

– Образование?

– Высшее. Закончил Киевскую консерваторию, как пианист и дирижер, и Московскую, где защитил диплом музыковеда.

Он из плена убежал к своим, а они записали, что его «задержали по подозрению в шпионаже»... Его честному рассказу о первом побеге и «музыкальном» избавлении от расстрела не хотели верить: не могут быть среди фашистов музыканты и гуманисты...

Как «изменника Родины», его осудили на десять лет заключения с последующим поражением в правах на пять лет.

Через несколько месяцев его «Дело» перелистывал офицер госбезопасности в Воркуте. Этого оперуполномоченного не просто интересовало «преступное прошлое» осужденного.

– Гм, гм... так, так. – читал он: – В годы революции и гражданской войны служил в латышской стрелковой дивизии капельмейстером 1-го кавалерийского полка: участвовал в боях на южном фронте... Войну закончил начальником канцелярии управления военными оркестрами при штабе Красной Армии... После окончания Московской консерватории (Киевскую закончил перед революцией) начинает педагогическую работу... С 1936 года – на созданном военном факультете консерватории на кафедре инструментовки... Выдвинут на звание доцента... В эти же годы работает дирижером Первого московского Большого концертного ансамбля («Персимфанс»), а также руководит Малым симфоническим оркестром «Мосгоскино»... Женат... Жена – певица, Тамара Петровна Квасницкая,.. маленькая дочь... В начале войны ушел добровольцем в народное ополчение, где организовал военный оркестр и стал капельмейстером при 1-м стрелковом полку 8-й дивизии Краснопресненского района... Попал в плен под Ельней. Статья 58, пункт 1-б, 10 лет...

– Оперуполномоченный усмехнулся: повезло, что не каторги. Близился конец сорок третьего года.

Оперуполномоченный снял трубку и попросил соединить его срочно с Управлением.

– Товарищ инженер-полковник! Разрешите доложить: я, кажется, нашел того, кто вам нужен...

... Надев новый чистый бушлат и мягкие ватные штаны, Владимир Владимирович почувствовал себя на верху блаженства.

Его привели в барак, где одну половину занимали двухъярусные нары, а во втором... за пультами сидели музыканты с инструментами в руках.

Он посмотрел клавир. Ему смущенно показали партитуру. Он улыбнулся и тут же начал ее править, черкать, исправлять, поглядывая на оркестрантов и, мурлыча себе под нос.

Надо отдать должное тактичности Владимира Владимировича: переделывая партитуру, написанную бывшим до него руководителем оркестра В.И. Беликом, он особенно подчеркнул не ошибки любителя, а именно те места, которые считал наиболее удачными и не пошатнул в глазах коллег авторитет своего предшественника.

... Через несколько дней на сцене недавно открытого музыкально-драматического театра комбината Воркутуголь МВД СССР, полностью переоркестрованная, шла оперетта «Сильва».

За дирижерским пультом стоял Микошо.

После спектакля его представили начальнику «Воркутстроя», «хозяину Воркуты», инженер-полковнику М.М. Мальцеву.

Известно, какую животворную роль сыграл театр в истории Воркуты в самые трудные годы. Нагрузка сотрудников театра, а их числилось сто пятьдесят, была огромной – шестьсот (!) показов спектаклей и концертов ежегодно. Параллельно с этим выпускали тринадцать премьер новых постановок каждый год, не считая концертных программ.

На репетиции и спектакли водили под конвоем. Ночами донимали клопы и крысы. Но было главное – возможность заниматься любимым делом, искусством, без которого жизнь теряла всякий смысл.

За короткие сроки поставлены оперы «Травиата», «Риголетто», «Севильский цирюльник», «Чио-Чио-сан»... Микошо самостоятельно осуществил постановку сложнейшей оперы Ш. Гуно «Фауст» и, конечно же, дирижировал ею.

Успех превзошел ожидания. На спектакль приезжали «высокие начальники» не только из других районов республики Коми, включая Сыктывкар, но даже из других областей – Архангельской, Вологодской, Кировской, где также располагалось множество лагерей.

Не перечислить оперы и оперетты, где за дирижерским пультом, сменяя на время выступлений бушлат на фрак, стоял Микошо. Более чем к двадцати драматическим постановкам, водевилям, сказкам для детей написал он оригинальную музыку. «Дон Сезар де Базан», «Собака на сене», «Снежная королева», «Беда от нежного сердца»... Всего не перечислить. А сколько лекций-концертов по программам, которые составлял и вел Микошо, осветили темные будни Заполярья!

Немало волнующих встреч случалось у Владимира Владимировича и его коллег по театру во время поездок по лагерям. Выезжал и Микошо. Как-то артисты выступали в лагере, где содержали множество осужденных немецких военнопленных. Естественно, что, узнав о контингенте зрителей, руководивший бригадой Микошо предложил включить в программу несколько произведений немецких классиков, и начальник культурно-воспитательной части, мало разбиравшийся в искусстве, на всякий случай предупредил: «Только без слов». В лагпункте имелось пианино. Микошо сел к нему и начал играть вместе с виртуозом-скрипачом М. Носыревым тут же импровизационно составленное попурри из популярных мелодий немецких композиторов-классиков.

Можно себе представить, как приняла это выступление публика. Мелодии хлынули в зал одна за другой. Вдруг после известной «Серенады» Шуберта из зала раздалось: «Аве Мария», «Аве Мария!».

Скрипач и Микошо переглянулись. И вот божественный напев поплыл над стрижеными головами заключенных, уводя мысли и чувства в неземные, необъяснимо прекрасные и ощутимо светлые дали, заставляя забывать об этой вонючей столовой, превращенной в концертный зал....

А мелодия, свободная и торжественная, все наливалась, крепла, словно все выше и выше поднимала души на своих крыльях.

У многих на глазах блестели слезы.

После окончания концерта подоспевшие надзиратели оттесняли подбегавших с выкриками благодарности зрителей от дверей, из которых выходили артисты.

Внезапно Микошо услышал снова мелодию «Аве Мария». Ее высвистывал, явно пытаясь обратить на себя внимание артистов длинный белобрысый немец в полинявшем офицерском мундире.

Их взгляды встретились. Микошо на мгновение застыл. Чуть приоткрыл рот, но ничего не сказал: рядом стоял надзиратель.

Владимир Владимирович высоко поднял и опустил голову. Глаза его потеплели: узнал. Немец поймал этот взгляд и радостно заморгал глазами: узнал тоже. Больше они не виделись.

Добротно поставленные Мордвиновым комедии «Поздняя любовь» А. Островского и «Нечистая сила» А.Н. Толстого, имели куда меньший успех. А вот оперетта Ж. Оффенбаха «Перикола», в которой три центральных роли исполняли заключенные Б. Дейнека, Т. Рутковский и, недавно этапированная в Воркуту Ф. Костина, сразу после прослушивания взятая в театр Мордвиновым, имела шумный успех. Дирижировал В.В. Микошо.

Театр выступал, как уже говорилось, преимущественно для вольнонаемных. Правда, среди них находилось немало недавних заключенных, только-только освободившихся и перешедших, точнее – переведенных на вольное поселение без права выезда из Воркуты. Старожилы Воркуты вспоминают, что за первые два года театр выезжал к заключенным не более двух-трех раз. Но за пределы самой Воркуты, в недалекую Абезь, где находилось управление 501-й стройки, прокладывавшей железную дорогу к Лабытнанги на берегу Оби, воркутинские артисты выезжали. Этому, вероятно, способствовали хорошие отношения между Мальцевым и начальником управления в Абези Барабановым. Барабанов тоже относился к тем начальникам, которые желали иметь для удовлетворения своего самолюбия «свой театр».

На этой почве начальники как бы соревновались друг с другом. Интересным примером всему вышесказанному может служить история постройки здания воркутинского музыкального драматического театра летом 1945 года.

Вспоминает Г.М. Литинский: «Неожиданно жизнь театра была резко нарушена. Однажды Мордвинова спешно вызвали с репетиции. Он вернулся совершенно растерянный и объявил: «Сегодня вечером мы выезжаем на гастроли в Абезь». А чтобы мы поняли, что это не шутка, добавил: – «Приказ Мальцева».

Не успели мы опомниться, как в театр ввалилась бригада рабочих, и они стали выносить кресла из зрительного зала. Прибыли грузовые машины, шоферы начали торопить нас с погрузкой декораций, костюмов и реквизита. К вечеру труппа отбыла на гастроли.

Чем были вызваны эти неожиданные и столь молниеносно организованные гастроли, первые в истории театра? Поговаривали (это было очень похоже на правду), что кутерьма возникла в результате пари, заключенного между Мальцевым и Барабановым... Он приехал по каким-то делам к нам в Воркуту, и Мальцев, конечно, пригласил его вечером в театр. Далее говорили, что Барабанов не мог скрыть своего разочарования при виде того, в каком жалком помещении ютится знаменитый Воркутинский театр, а азартный Мальцев пригласил Барабанова приехать через месяц на открытие нового театрального сезона в новом театральном здании... Прораб Потехин, научившийся строить быстро, будучи в свое время подрядчиком на Нижегородской ярмарке, не давал покоя Луневу (архитектору – зеку. Прим. ред.), а Мальцев наседал на Потехина. Строительство вели каторжники в три смены...

Свой рабочий день Мальцев весь этот месяц начинал с посещения строительства театра. Каждый раз он находил кучу упущений и разносил Потехина... 15 сентября здание театра было готово, и вернувшиеся накануне артисты сыграли, как и было обещано, приготовленную в поездке оперетту Кальмана «Марица»... После открытия сезона труппе приказано было две недели обслуживать районы угольного бассейна, а в театре тем временем завершались работы... Так начался третий сезон нашего театра».

Вспоминает С. Шварцман, муж вольнонаемной ведущей артистки Н. Глебовой:

«В пустом зрительном зале и на сцене, казавшейся больше из-за отсутствия декораций, было холодно. Репетировалась сцена первой встречи Маргариты с Фаустом.

Борис Аркадьевич Мордвинов, в стеганых штанах, заправленных в грубые высокие по колени валенки, в застегнутой на все крючки телогрейке, объяснял свой план мизансцены.

Мизансцена строилась так. Маргарита появляется из левой кулисы, задумчиво пересекает сцену, приближается к правой кулисе, но неожиданно застывает на месте, захваченная врасплох и завороженная голосом Фауста:

«Позвольте предложить,

Красавица, вам руку».

Мордвинов, слегка жестикулируя, объяснял сцену Наталье Ивановне. Несмотря на царившую в зале тишину, голос его доносился до меня, усевшегося где-то в двенадцатом ряду, смутно, и смысл слов не улавливался.

Борис Аркадьевич, по-видимому, закончил объяснение. Наталья Ивановна отошла влево на авансцену, а Борис Аркадьевич скрылся за кулисами, прозвучали вступительные такты музыки. Я повернул голову на какой-то приглушенный шум сзади, ничего не увидел в полутьме зрительного зала и, снова обратившись к сцене, замер пораженный.

Через сцену шел Мордвинов, в тех же высоких валенках, телогрейке, только без шапки-ушанки. Но ничего этого я уже не видел. Грациозной походкой, слегка наклонив полуопущенную голову, сцену задумчиво пересекала белокурая прелестная Маргарита. Вот она остановилась, полуобернулась, слушая голос Фауста, вся напряженная и недоумевающая: неужели к ней обращен этот вкрадчиво чарующий голос?

И это смятение девушки, вся сложная гамма ее чувств, как в открытой книге читалась в легком повороте головы и каком-то беззащитном жесте правой руки, поднявшейся к глазам и тут же бессильно упавшей книзу.

Я протер глаза, но видение не уходило: на сцене жила и переживала первую томительную радость встречи с любовью чистая непорочная Маргарита.

И лишь когда Мордвинов уже обычной  своей походкой подошел к Наталье Ивановне и стал что-то неслышно ей говорить, наваждение кончилось.

Но чудо, свидетелем которого я был, осталось во мне навсегда, и потом, на спектаклях «Фауста» со мной постоянно происходила как бы обратная трансформация: слушая вступительные такты оркестра к этой сцене, и ожидая появления из-за кулис Маргариты-Глебовой, я не мог отделаться от представления, что сейчас на сцене появится Борис Аркадьевич в валенках, телогрейке, тот, с репетиции, и только усилием воли мне удавалось подавить в себе застрявшее в зрительной памяти и увидеть действительно происходящее, – выход очаровательной Маргариты – Глебовой, ее целомудренное смущение и, скорее ожидание, чем вера во встречу с любовью.

... Когда я рассказывал об этом Наталии Ивановне, она немного сердилась, ревнуя меня к Борису Аркадьевичу, но потом признавалась, что сама испытывала нечто подобное. И испытывала не один раз, работая много лет с человеком, жившим искусством и умевшим извлекать из него самое сокровенное, глубинное и подлинно человечное».

Масштабная постановка потребовала напряжения всех сил коллектива и дело не только в том, что у таких актеров, как Дейнека (Мефистофель) не было дублеров, но в том, что труппа фактически наполовину состояла из любителей. В «Фаусте» сказалось, что Буря – не театральный художник, хотя и большой энтузиаст. К счастью, он освобождался и на его место был взят П. Бендель, известный московский художник, отбывавший срок в Воркуте.

Однако, превосходная оркестровка В. Микошо, замечательная постановка Б. Мордвинова и великолепное исполнение центральных партий принесли опере заслуженный успех. Именно с «Фауста» по личному распоряжению Мальцева был укомплектован хор театра, ранее очень малочисленный. В связи с «Фаустом» интересно привести отрывок из воспоминания Э. Котляра: «Ночью после очередного спектакля конвой ведет заключенных актеров в зону. Конвоиры торопят – поздно. Метет пурга. Льдистая дорога запорошена снегом. Дейнека упал, сломал руку. В зоне разбудили врачей – наложили гипс. А завтра петь Мефистофеля. Отложить нельзя: приехала какая-то московская комиссия – увеличивать отгрузку угля. Но ей нужно показать и театр. На загипсованную руку накладывают яркую косынку, в тон алому костюму Мефистофеля. С повиснувшей тяжелой левой рукой Дейнека поет. За кулисами стоит бледный, взволнованный Мордвинов. А над залом гремят арии Князя Тьмы. И только несколько человек в зале знали, чего это стоило заключенному Дейнеке. Успех постановки «Фауста» окрылил режиссера и коллектив. Спустя некоторое время была поставлена опера «Севильский цирюльник». Дейнека пел дона Базилио. Хотя у Б. Дейнеки был срок 10 лет по 58-й статье, но он был незаменимым артистом и даже в периоды ужесточения режима его не загоняли за проволоку.

Владимир Владимирович Микошо был главным режиссером до конца 1946 г.

Его сменил киевский дирижер Е.М. Вигорский, также заключенный. Микошо, став вторым дирижером, по существу несет основную нагрузку. Помимо дирижирования, он пишет партитуры, ведет неустанную педагогическую работу с оркестрантами, превращая их в профессионалов. В том же, что главным дирижером сразу после прибытия в Воркуту назначили Вигорского, очевидно, следует усматривать нетеатральные соображения: Вигорский имел меньший срок, чем Микошо. Микошо был очень скромным воспитанным человеком, не кричал, не повышал голос на оркестрантов, терпеливо доводил до их понимания и умения задуманное и заключенное в музыке. Это особенно стало заметным при выпуске оперы «Фауст». Однако, следует отдать должное Вигорскому: он, благодаря более крутому характеру, умел лучше наладить дисциплину в самом оркестре, где заключенные оркестранты, несмотря на строжайшие запреты, ухитрялись, достав спиртное, выпивать и в нетрезвом состоянии играть на репетициях и вечерами на спектаклях.

Во время войны театр выступал до 600 раз в год, параллельно выпуская спектакли – 6-8 премьер и несколько концертных программ. Выступления театра проходили и на стационаре, в Воркуте, и в клубах рабочих поселков. То же относится к показу концертов, за исключением программ, готовившихся к праздничным датам красного календаря и тех, которые предназначались для показа на различных слетах, партийных конференциях и т.п.

Прибытие дирижера В.В. Микошо позволило Мордвинову, выпустить оперетту «Перикола» Ж. Оффенбаха и заняться выполнением личного заказа Мальцева по постановке его любимой советской оперетты «На берегу Амура». Последнее было очень важно: репертуар не мог ограничиваться названиями только зарубежных оперетт. Патриотическая советская «На берегу Амура» оказалась во всех отношениях к месту. Доставленный из Москвы Э. Котляром клавир сразу же передали неустанному В. Микошо, написавшему партитуру. «На берегу Амура» играли около 50 раз и после непродолжительного перерыва спектакль уже возобновленный под руководством О. Пилацкого и Б. Козина в 1946 году, снова пошел с успехом на воркутинской сцене.

Однако, наибольший успех выпал на долю «Сильвы». Пройдя 99 раз спектакль, уже возобновленный сменившим Мордвинова главным режиссером В. Рыченко, сыграли в сотый раз, указав в специальной программе имена актеров – участников всех ста спектаклей (1946 год). После этого «Сильва» прошла еще около сотни раз.

Основная режиссерская нагрузка приходится на Мордвинова. За время своего руководства театром с осени 1943 до августа 1946 он поставил 6 оперетт, 1 оперу («Фауст»), 4 драматических спектакля и несколько концертных программ. Кроме того, Мордвинов участвовал в постановочной работе всех других режиссеров (Владимирского, Гольбурта, В. Паволоцкого, Н. Востокова); помогал им выпускать полноценные спектакли. Так уже в конце первого сезона он организовал режиссерский дебют А. Гольбурта («Это случилось в Америке». Инсценировка С. Шварцмана по киносценарию Р. Рискина).

1944 год ознаменовался новым – и очень солидным пополнением труппы – талантливыми артистками Еленой Волошиной и Фаиной Костиной, обладавшими хорошими вокальными и музыкальными данными, хотя в основном драматическими актрисами, и Николаем Фоминым, превосходным драматическим актером, обладавшим также хорошими музыкальными данными. Эти трое надолго – и после освобождения из заключения – соединили свои творческие судьбы с заполярным театром. В самом театре вокруг Мордвинова собирается кружок интересных людей в разной степени причастных к театру. Это известный кинодраматург А.Я. Каплер (1904-87 гг.) бывший лауреат Сталинской премии, автор (вместе с Т. Златогоровой) фильмов «Ленин в Октябре» и «Ленин в 18-м году»; сотрудник журнала «Театр», журналист и критик Г.М. Литинский, начинающий режиссер кино А.А. Гольбурт (с 1945 г.), драматург Д.Г. Медведенко. Люди, влияющие на установление культурного климата в театре. Все они заключенные, малосрочники по 58 статье. У Каплера срок 5  лет, у Гольбурта – 3 года, у Литинского – 5 лет. Что послужило поводом для заключения? У Каплера – ухаживание за дочерью Сталина, Светланой, явно не равнодушной к мастеру кино; Мордвинов имел неосторожность в узком кругу высказаться скептически по поводу того, что Сталин прочитав поэму Горького «Девушка и смерть», заметил, что эта вещь почище «Фауста» Гете (Приблизительная цитата. Прим. ред.).

Освобождение территорий, временно занятых гитлеровцами, приводит к быстрому пополнению воркутинской труппы актерами, продолжавшими заниматься своей работой в оккупированной местности. Так попадают в Воркуту Н.Д. Фомин, позднее – Б.В. Харламов, В.Г. Токарская, Р.М. Холодов. Все они пополняют в первую очередь драматическую труппу, в которой сперва не хватало профессионалов.

Во втором сезоне (премьера 10.11.1945 г.) среди лучших постановок была оперетта В. Валентинова «Жрица огня» (режиссер Б. Мордвинов, дирижер В. Микошо, художник Т. Буря, танцы – Т. Галицкая). Все заключенные исполнители центральных ролей – Б. Афонько и Б. Дейнека (Гудха), Н. Фомин (Малхар), Н. Кошкин, (Бабу), Б. Козин (Бангур). После пятидесятого представления за дирижерский пульт в этой оперетте встал новый главный дирижер – Е. Вигорский.

Примечательна картина жизни музыкально-драматического театра той поры. Его сравнительно небольшой, но уютный зал (всего 412 мест) являлся тогда и культурным центром и своеобразным местом сбора воркутинского «бомонда».

Вспоминает Г. Литинский: «Странная смесь из вольнонаемных и заключенных здесь никого не удивляет. Привыкли. Привыкли, что из зоны приводят под конвоем артиста-зека, вольнонаемный скрипач Миллер (действующее лицо драмы Ф. Шиллера «Коварство и любовь») его подкармливает. В зале странная публика. Администратор не рискует пускать в продажу «бронированные» места, покамест не обзвонит их владельцев. Начальник любит свой театр, как отец любит своего первенца, и не прощает равнодушия к нему. Когда в театре дела плохи, администратор пускает слух, будто «сам» собирается сегодня в театр, и тогда зал бывает полон. Впрочем, к этому сильнодействующему средству редко приходится прибегать. Здесь привыкли ходить в театр, как в кафе – каждый вечер. Прослушают любимую арию и возвращаются в буфет, где утоляют жажду шампанским. Начальство покрупнее оккупировало кабинет администратора. Им носят туда выпивку и закуску....»

Само здание театра казалось чудом среди занесенной снегом Воркуты, среди бараков и сугробов. Приехавшая в 1946 году в Воркуту в составе ссыльной семьи Маргарита Рейзвих (будущая заслуженная артистка РСФСР Лаврова), тогда 18-летняя начинающая актриса, говорит: «Театр поразил нас своим внешним видом и теплом внутри ... сразу же мы почувствовали себя как дома... И первое впечатление осталось на всю жизнь и по сию пору мы с сестрою (Артистка Воркутинского театра Ада Рейзвих, танцовщица. Прим. ред.) вспоминаем о нем с большой любовью и восторгом. Сколько там было дивных актеров и певцов... Несмотря на снег, пургу, окружавшую нас повсюду колючую проволоку, страшные ОЛПы, по которым мы так часто ездили... Репетиции иногда заканчивались в два часа ночи, но с этим никто не считался, т.к. всем нам, и заключенным, и вольнонаемным, в театре было лучше всего».

Мальцев действительно любил театр, «как свое детище». Используя все возможности, в том числе  личные связи, он старался хоть «из-под земли» доставать хороших актеров для своего театра. Не только на центральной северной пересылке в Котласе, но и в рядом лежащих пересыльных лагерях и тюрьмах Кирова (Вятка), Молотова (Пермь) и еще дальше. Везде люди, знавшие увлечение «хозяина Воркуты», старались идти ему навстречу, сообщали о поступивших в их лагеря артистах, музыкантах и других, полезных для театра специалистах.

Вспоминает известная артистка московского театра Сатиры Валентина Георгиевна Токарская (1906-1997 гг.), арестованная в ноябре 1945 г. и осужденная Особым совещанием по ст.58 пункт 3 (пособничество врагу) к 4 годам заключения.

«В 46-м году меня отправили из Лубянки в лагерь на Печоре... Ехали в страшном вагоне со сплошными нарами. В уборную не пускали. Есть давали только селедку. Доехали до Вологды... А вскоре на нас с Холодовым (Р.М. Холодов – муж В. Токарской, – известный артист театра Сатиры, также осужденный по ст. 58, пункт 3 Особым совещанием на 5 лет лагерей, встретился с Токарской на пересылке в Вологде. Прим. ред.). На нас с Холодовым пришла заявка из Воркутинского театра. Спасибо Б.А. Мордвинову. Для нас, сидевших в Воркуте, театр стал шансом выжить, не погибнуть среди миллионов умиравших от лагерных работ... Некоторые заключенные – особо известные актеры – имели пропуск для свободного выхода в город, но при этом не имели права пойти куда-либо кроме театра. И после репетиции, после радостных премьер, цветов от поклонников и криков «браво!» актеры возвращались в свой лагерный барак, где днем и ночью шастали крысы. Каждый месяц, а то и чаще, выходил новый спектакль... Костюмы шились из настоящей парчи, гипюра, бархата – материалы для лагерного театра присылал "Красный крест".

Вспоминает бывший зек, ссыльный Л.М. Городин: «В конце сороковых годов я по утрам, идя на работу, видел небольшую колонну заключенных, ведомых из лагпункта в театр. Запомнилась фигура худого, поникшего актера Холодова, еле передвигающего ноги. А вечером, придя в театр, я с восхищением любовался, как тот же Холодов выходил на сцену изящный, обаятельный и весь сверкающий».

Записки Татьяны Ивановны Лещенко (Сухомлиной), переводчицы и исполнительницы старинных русских романсов, объездившей всю Европу, близкой знакомой и подруги многих замечательных литераторов, художников, артистов, – также дают представление о воркутинском музыкально-драматическом театре, его атмосфере, положении артистов. Т.И. Лещенко арестовали в 1948 году, осудили на 8 лет по статье 58-10 и отправили этапом в Воркуту.

Из письма Т. Лещенко – Г. Литинскому

В конце 1948 г. после года тюрьмы на Лубянке и в Лефортово, меня прямо с Воркутской пересылки взяли в театр. Директором был в ту пору Мармонтов. Мне устроили прослушивание, которое помню смутно, я была убита всем, что случилось, и сразу же по принятии в театр меня положили на два месяца в стационар. Помню, на моем просмотре были Вы, Мармонтов, Николай Иванович Быков и Саша Стояно. Не помню, был ли еще кто.

Считалось, что попасть в театр – великое счастье. Так оно, несомненно, и было. Работать в театре – значило работать в тепле, в закрытом помещении, в «человеческих условиях», при культурном с нами обращении и даже некоторых лагерных привилегиях по сравнению с другими заключенными, ибо ведь актерам надлежало развлекать начальство и вольных.

В театре ставили оперы, оперетты, пьесы. Помимо заключенных работало еще и несколько вольных актеров. Я понимала, что быть в театре – счастье, и держалась за него изо всех сил, делая все, что угодно: играла в драме, комедии, оперетте, аккомпанировала хору и певцам, транспонировала оркестровки, переписывала клавиры, при случае могла написать вставную песню или стихи в какую-либо пьесу. На моем попечении была, помимо нотной, еще и передвижная библиотечка. Последние два года моего пребывания в театре я получала зачеты: день за день.

С Вами, дорогой, глубокоуважаемый Григорий Маркович, за все время моей работы в театре мы и двух слов не сказали друг другу. Никогда не забуду: однажды, когда днем нас вели в театр, бушевала грозная пурга. Я еле доплелась, мучимая жестоким фурункулезом, с высокой температурой, понимая, что если пурга не утихнет, то ночью обратно до лагеря мне не дойти. К ночи пурга стала еще свирепее. Из зрителей на спектакль не пришел никто. По театру слонялись мои притихшие братья-заключенные, с ужасом предчувствуя пытку возвращения в лагерь по пустынной тундре. Я пошла к Вам в кабинет: «Григорий Маркович, пусть оставят нас в театре, нам не дойти обратно, мне не дойти – я больна – просите, пусть оставят нас на ночь в театре!»

Беспрецедентная просьба, конечно.

Вы молча посмотрели на меня и сняли телефонную трубку.

Через несколько минут по театру раздался Ваш громкий голос: «Приказ начальства: людей обратно в зону не выводить – оставить в театре!»

Конвойные тоже обрадовались, уж не говоря о нас...

Помню ту блаженную ночь в крохотной комнатушке рядом с осветительной будкой, я проспала до утра на длинном сундуке с клавирами, укрывшись ватником, понимая, что Вы спасли нам жизнь.

И еще воспоминание: когда нас всех удалили из театра и меня отправляли на этап, один из вольных – муж Анны Моисеевны, костюмерши театра – вошел в барак и, отыскав меня, сунул мне в руки узелок и ушел, шепнув на ходу: «От нас и Литинских».

С Ольгой Владимировной мы только раза два глазами друг с другом «поговорили», ни разу не поговорив словами.

В узелке были сокровища: шесть апельсинов, новая рубашка, теплые  шерстяные чулки и еще что-то столь же нужное, заботливое, драгоценное. А главное – память людей, их сочувствие, поданный ими знак, что тебя не забыли! И я никогда не забуду. Даже этап предстал мне с той минуты в другом свете, не как окончательная погибель...

Помню, Вы озабоченно носились по театру. «Стин!» – гулко отдавалось во всех углах. «Стин!» Откуда-то медлительно, лениво появлялся Игорь Афанасьевич Стин, завхоз театра, тоже из заключенных, немолодой сероглазый человек с тонким лицом и безукоризненными манерами. Иногда во время спектакля он поднимался в осветительную будку, входил в мою «каюту» и молча подолгу сидел на сундуке, разглядывая свои действительно на редкость красивые руки. Однажды к моему великому удивлению он сказал мне: «У вас глаза, как серые розы».

Ярко выделялась среди нас талантливая московская балерина Лола Добржанская, косоглазая и прелестная, жена актера Мартинсона. Лола до ареста жила в свое удовольствие, но на беду влюбилась в красивого иностранца, к тому же еще из посольства! Умница, острая на язык и обаятельная, она хотела умереть и постоянно об этом говорила. Умирая от полярной желтухи, она поручила мне, если я уцелею, повидать в Москве ее сына Сашу, передать ему привет от матери ... что я и исполнила. Блатные обожали Лолу и все в театре ее любили. Она была лихой гусар, бесстрашно одним прыжком прыгала вниз с большой высоты на сцену, и на лету ее подхватывал заключенный москвич танцовщик – Ванечка Богданов. Это было в «Холопке» Стрельникова: гусары кутили и Лола плясала цыганскую пляску.

Хоронили Лолу, желтую как шафран, в серебряном гробу, который сделали для нее в театре. За гробом, как надлежало, полагалось, не шел никто, кроме одного конвойного...

Была у нас еще яркая «дива» Диана Кинисманова из Польши. Она чаровала меня своим пением. Репертуар был у нее обычный, советский. Но когда она пела про «одинокую гармонь» или «Я тоскую по родине» – хотелось плакать.

Коля Сорока попал на войне в плен и бежал из немецкого лагеря в Италию, где партизанил, а после войны вернулся на родину. Тут его сцапали и препроводили на «вольную высылку» на Воркуту. Он играл на скрипке, а когда умер хормейстер Георгий Иванович Жильцов, Сорока стал нашим хормейстером. Он принес мне мешочек сырой картошки, когда у меня началась цинга и всегда по доброму ко мне относился. Он был влюблен в красавицу Алмазу Балта из Баку – танцовщицу. Он повесился в один январский день в 51-ом году. Мир праху его...

Костя Иванов тоже был в плену и бежал, и так же попал в Воркуту, но уже в лагерь. Красивый, высокоодаренный актер, хороший человек, интеллигент, ленинградец. Он повесился с тоски на чердаке Воркутинского театра в 1950-ом году. О, как печально... Так ясно встал он сейчас передо мной.... Как он шел тогда по коридору мимо меня с черным лицом, и мне хотелось броситься к нему, что-то хорошее сказать! Но я не осмелилась... Когда пришло время уводить всех в лагерь, его хватились, хотели уже объявить побег... Упокой, господи, душу его.

С искренней симпатией вспоминаю хороших людей, старика Харламова, Валентину Георгиевну Токарскую, Рафаила Моисеевича Холодова и многих еще. Это были люди культурные, достойные уважения и талантливые артисты. Токарская умная, элегантная, умела блестяще исполнять любую роль, любую песенку.

Но талантливее всех был Изя Вершков (Израиль Львович Вершков). Когда его арестовали, ему было 23 года и он учился на 3-м курсе ГИТИСа в Москве, где был «сталинским стипендиатом». Дали ему 8 лет лагерей по статье 58-10 и сослали на Воркуту. Талантливый, красивый, с правом на блестящее будущее, ни в чем не виноватый... «Сыграем Ромео», – говорил ему в ГИТИСе Завадский... Родители Изи – жители Киева. Отец портной, простая еврейская семья. На Воркуте Изю взяли в театр, где он сразу же стал играть первые роли. Все в театре и в городе полюбили его. Мать приехала на Воркуту и тайно повидалась с сыном – молодая красавица чисто украинского типа. Однажды вечером за кулисами после спектакля – шла оперетта «Акулина», в которой он играл главного героя – Берестова – он стоял печальный и, увидев меня, сказал: «Так хочу поговорить с вами, Татьяна Ивановна. Я завтра зайду к вам в библиотеку, можно?» Наутро он попал под грузовик. Вольные и все мы оплакивали его гибель. Ему только что исполнилось 25 лет. В июне, когда стаяли снега, приехала его мать, из молодой красавицы ставшая старухой. Она упала у лестницы в театре, она ползла по ступенькам и обливаясь слезами стонала: «Вот здесь его ноженьки проходили»...

Мне было бы легче, если б я одна испытывала горе или если б нас было немного, но кругом было несметное количество таких же несчастных... Горы людского горя!

Я работала каждый миг, чтобы не думать, не вспоминать. Больше всего я боялась заработать новый срок – лагерный (о чем на первых же порах предупредила меня хористка театра Вера Владимировна Флекель, пожилая, но милого вида крымчанка, попавшая на Воркуту после немецкой оккупации: с голодухи она сожительствовала с каким-то немцем). Поэтому я избегала общения и разговоров. Единственное, чего мне хотелось, это остаться незаметной, незамеченной. Отводила душу за роялем в часы перерыва, когда всех уводили в зону, а мне подчас удавалось остаться под предлогом, что надо отрепетировать аккомпанемент или переписать ноты. Музыка неведомо как, утишала горе, не исцеляя его... И еще писала стихи – вернее, они писались сами, запевались во мне как песни. От них тоже становилось как-то легче...

Театр был небольшой, на 432 места, но уютный и в нем всегда было тепло, и мы все были глубоко ему преданы. Воркутяне с большой охотой его посещали, и у театра даже было прозвище: «Жемчужина Заполярья».

В первых рядах сидело начальство, конечно. Спектакли шли слаженно, старательно отрепетированные, актеры действительно «отдавали себя сцене», и атмосфера была отменно творческой. Но о деятельности самого театра несравненно лучше меня расскажете Вы сами, Григорий Маркович. Прибавлю только, что были спектакли, доставлявшие истинное удовольствие даже искушенным театралам, людям избалованным лучшими московскими постановками. В театр отбирали людей талантливых. А мы все не только любили наш театр, но и были так ему благодарны. Ведь он был не только прибежищем, но и давал возможность соприкосновения с искусством. Не хлебом единым...

Передо мной вереницей проходят актеры, хористы, оркестранты, рабочие сцены... Две юные красавицы – Маргарита и Адочка Рейзвих, особенно Маргарита, такая красивая, что глаз нельзя было оторвать. Она пела, а Адочка танцевала. Их отец был немецкого происхождения и всю семью отправили в начале войны на Воркуту, на так называемое «вольное поселение». Девушки жили с матерью, русской оперной певицей Новоборской, не в лагере, а в городе на квартире. Обе были талантливые и очень милые.

Помощник режиссера Лёва Горячев, молодой ленинградец, интеллигент, болельщик за каждую постановку. Он воевал и попал в плен, а после очутился на Воркуте.

Красивая костюмерша Зоя Павловна из Устъ-Цильмы, куда она звала меня приехать на жительство после моего освобождения, у нее был небольшой срок. Вся она была какая-то плавная, очень русская, мне до сих пор хочется ее навестить.

Георгий Иванович Жильцов, хормейстер Воркутского театра, в прошлом учитель из Читинской области, в 37 году был сослан на Воркуту как троцкист и, отсидев 10-летний срок, был прикреплен к оной навечно.

Строгий, даже грубый старик, в работе взыскательный и придирчивый, в свободные минуты балагур и насмешник, он сильно пил и в 50-ом году спился вконец. И помер – царство ему небесное, если таковое есть, ибо на земле ему жилось крайне горестно...

Шел 49-й год, прошло около двух месяцев, как меня взяли в театр, и за это время успел уже повеситься бедный Саша Стояно, дай ему рая, о, господи, хотя бы за то, что у него была такая короткая, но такая несчастная жизнь. И еще за то, что послал «по воде» мою первую с ареста телеграмму домой. И еще за то, что он великолепно играл на рояле, а главное, помогал как мог и кому попало, буквально делясь последним куском, был артистичен, работал в театре не за страх, а за совесть. Он был тоже «на вольном поселении» и жил одиноко – небрежный в одежде, лохматый, с интересным, умным лицом. Бедный Саша Стояно...

Георгий Иванович Жильцов угрюмо приглядывался ко мне, подошел однажды и сказал: «Вы умеете играть, мне говорили. Пойдемте-ка, посмотрю как вы с листа разбираете». После чего он предложил мне аккомпанировать хору, строго сказав: «Иначе вас спишут, и придется вам работать на общих работах, а ведь на них вы быстренько загнетесь. Будете хору аккомпанировать и библиотеку вести. Кое-какие клавиры надо переписать, оркестровки будут в вашем ведении. Надо партию виолончели – сказал Микошо – переложить для скрипки и много всякого такого. Работы хватит, но это – работа в театре, в закрытом помещении, в тепле, не в пургу среди блатных... Смотрю я на вас, пока что вы себя соблюдаете, но я вам говорю – через год вы уже станете с кем-то жить, а потом по рукам пойдете, я много вашей сестры перевидал, ни одна не уцелела, вы меня не уверяйте, я через годик на вас посмотрю».

 Года через два он вообще доверил мне всю «библиотеку» – так называлась маленькая комнатушка наверху слева от осветительной будки. Там находились ноты, клавиры, пьесы и книги, которые нам выдавала по списку городская библиотека. Список составляла я, выписывая, главным образом, все, что относилось к древней истории, особенно к Египту. Наш Воркутский театр странным образом представлялся мне египетской пирамидой... Георгий Иванович редко заходил «проверять» инвентарь, он полностью полагался на мою аккуратность. Он пил все сильнее. О себе рассказывал скупо, но как-то упомянул, что во время войны, не то в 42, не то в 41-м уцелел чудом: «всех КРД» вывели за зону и пустили в расход. Я в ту пору в стационаре лежал, болел, про меня забыли что ли...».

Все в театре относились к нему с большим уважением. В библиотечке стоял большой сундук, где хранились клавиры, столик со стулом, а по стене шли полки, на которых располагалось вверенное мне имущество.

Окно было двойное восьмиугольное, небольшое и закрывалось плотным деревянным щитом, в окне, в щите было отверстие, из которого в «каюту» торчала длинная жестяная труба, конец ее можно было открывать и закрывать при помощи железной нашлепки. Во время пурги ветер в трубе завывал на все голоса, но в спокойную погоду, когда от мороза щит даже изнутри покрывался снежным налетом, я держала трубу открытой, так как в комнатушке было немыслимо жарко и от отопления, и от осветительных фонарей, которые стояли близко и освещали сцену. – Электрики научили меня работать с ними и в нужные минуты я электрикам помогала. Я поставила себе табуретку под фонарями и смотрела оттуда все спектакли, в которых была не занята. Занимали меня редко на сцене, так как Георгий Иванович считал, что отрывать меня от основной моей работы нельзя. Один электрик, дай бог ему здоровья – сделал мне «жулик» – грелку, и я кипятила себе чай в большой банке и даже умудрялась варить картошку, которую мне раза два принес в мешочке добряк Коля Сорока, когда у меня началась отчаянная цинга. Он посоветовал мне тонко нарезать ее сырую и жевать подолгу.

Действительно, нарывы во рту прошли недели через две, рот перестал мучительно ныть.

Иногда кое-кто из вольных актрис – таких у нас было 4-5 человек – приносил кому-нибудь из нас то кусок пирога, то котлету. Однажды молодая уборщица нашего театра, с которой я очень редко общалась, через неделю после своего освобождения принесла мне в судках целый обед: настоящий борщ! и т.д. Не забыть мне этого, а имени ее не помню. Дай ей бог счастья! Каждое, малейшее проявление человеческой доброты радовало как неожиданное чудо и облегчало наш путь.

Но тесным кольцом окружало нас зло, душило, ужасало. Внезапные вспышки необузданного гнева, доводящие до убийства... Этому я была свидетельницей в лагере, а в театре у нас такого не бывало.

В театре относились ко мне хорошо, включая и строгого директора театра Мармонтова. В нем было чувство справедливости, в чем мы все неоднократно убеждались. Он был с нами сух, но всегда корректен, да и вообще необходимо сказать, что в театре не было места хамству, подсиживанию и т.д. Даже доносительство по-видимому не процветало. Очевидно дирекция театра сии пороки не поощряла.

Наконец и меня, одну из последних, списали из театра.

В феврале 1952 года стояла лютая стужа, этап отправлялся за 75 километров или немногим больше на Сивую Маску, в совхоз «Горняк». Как невыносимо грустно было покидать театр... Впереди меня ждала полная неизвестность. Но в момент отправки, помню, до глубины души я осознала, что дорога на Сивую Маску лежит к югу! И что вместо тундры там будут уже карликовые березки и ели... Как сильно тосковала я еще и по деревьям!

Спасибо Вам за театр и за доброту, дорогие Григорий Маркович и Ольга Владимировна. Посылаю Вам еще и несколько из моих стихотворений тех лет».

Не могу удержаться, чтобы не привести стихотворение, которое Т.И. Лещенко подарила моей покойной жене и мне – вспоминает Г.М. Литинский.

Воркута, 2 марта 1951 г.

Памяти И. Вершкова

–«Ты будешь жить, земной покинув прах,

Твой образ не исчезнет за могилой!» –

Ведь это о тебе в шекспировских словах!

Его сонеты ты читал мне, друг мой милый.

Мой младший брат. В несчастье спутник мой,

Еще вчера живой, прелестный, юный.

Наутро нет тебя. Как будто струны,

Тихонько звякнув, стали на покой.

В раю своем, Господь, его ты упокой!

А нам пошли и мужества, и силы

Жить дальше, несмотря на свежие могилы.

Жить несмотря на то, что боль не перенесть...

Не спрашивай зачем? Не знаю я. Бог весть! –

Чтоб в памяти нести в теченье долгих лет

Высокий образ тех, которых больше нет.

При Воркутинском театре работал как бы свой авторский актив. Среди его представителей были, конечно, Алексей Каплер, писавший отдельные интермедии и одноактные сценки для концертов, а также Алла Зимина (псевдоним Олсуфьевой Ольги Григорьевны), осужденная в 1936 году по статье 58, пункт 10 на три года. Освободившись, она оставалась в Воркуте, выйдя замуж за бывшего заключенного, И.А. Богораза. Зимина (1902-86гг.) стала постоянным автором при театре. Она писала тексты песен, например, песня «Тише, гитара, тише» на музыку А. Стояно, звучала с большим успехом в концертах, начиная с первого исполнения на юбилейном вечере в честь ХХVII годовщины Октября. На стихи А. Зиминой неоднократно писал музыку дирижер и композитор В. Микошо, включая ее во многие драматические спектакли. Опереточный комик простак Борис Алексеевич Козин и сам, и в содружестве с Г.М. Литинским писали куплеты и миниатюры для  концертного конферанса. Позднее в эту работу включилась уже упомянутая Т. Лещенко-Сухомлина.

С сезона 1945-46 гг. неизменным главным художником театра стал Петр Эмильевич Бендель, известный московский график. Попав в лагерь, он огрызком карандаша рисовал товарищей по несчастью и охранников, за что последние давали художнику кусок хлеба, а то и махорку, ценившуюся за проволокой не меньше, чем хлеб. Один из портретов, нарисованный на картонке папиросной коробки, произвел особенное впечатление на вольнонаемных. О Бенделе заговорили, попытались пристроить его в КВЧ при лагерном клубе в зоне. И тут-то напал на его след Мордвинов и с помощью того же Мальцева перевел художника в театр. Бендель остро чувствовал сцену, был образованным человеком, любил театр и очень быстро стал блестящим театральным художником. Его оформление оказалось куда более интересным, выразительным и отвечающим духу спектаклей, чем работы уехавшего Т. Бури. Интересно, что после освобождения Бендель не порвал с театральной деятельностью и, в частности, в Сыктывкаре на сцене Республиканского драматического театра Коми АССР в 1955 году блестяще оформил одну из лучших национальных комедий: «Сельские вечера» В.Д. Леканова.

Примечательная психологическая деталь, подмеченная при первом же посещении Воркуты дочкой бывшего заключенного И. Богораза, Ларисой Иосифовной Богораз-Брухман: «Алла Григорьевна (Зимина. Прим. ред.) повела меня к театральному художнику. Этот художник, я, к сожалению, забыла его фамилию (Бендель. Прим. ред.) был заключенный и жил в каморке при театре, где были развешаны его эскизы к спектаклям, живописные портреты. Я сразу почувствовала, что он отличается от вольных поселенцев, хотя с Аллой Григорьевной он общался вполне на равных. Однако она была бывшей зэчкой, а он оставался заключенным. В нем ощущалась безумная настороженность к людям, и он, видимо, очень четко разделял их на тех, кто имеет право ему приказывать, и на тех, кто как я, просто посторонний. В нем была какая-то приниженность, выдававшая зависимое положение, неизбывный страх, вероятно, его никогда не покидал».

Действительно, одно неосторожное слово, свидание, встреча с посторонними, вольнонаемными людьми, способная показаться подозрительной любому бдительному охраннику, грозила заключенному, даже расконвоированному, даже художнику, который фактически жил в театре в каморке, крупными неприятностями, в первую очередь, лишением пропуска.

Все это наводит на мысль, что, несмотря на то, что в театре собралась группа интереснейших интеллигентных людей, но настоящей откровенности между ними не было. Ведь даже в либеральных шестидесятых годах вопросы лагерного существования, несмотря на появление «Одного дня из жизни Ивана Денисовича», оставались закрытыми. Это обстоятельство заставляет очень настороженно относиться к запискам, мемуарам, написанным в то время. В них постоянно чувствуется что-то недосказанное, о чем предпочитают умолчать, что не хотят или, точнее, опасаются затронуть или вообще сообщить.

Однако, в маленьком отрывке из записок И. Богораза «На каникулы в Воркуту» очень заметно, какое гнетущее впечатление оставляет неволя. Художник, артист, музыкант, любой заключенный надолго сохраняет в себе ощущение своей неполноправности по отношению к любым незаключенным, вольным гражданам. Не миновали эти черты и Мордвинова (вспомним эпизод на вахте), и самого Литинского, даже в записках выделяющего отношение вольнонаемных артистов с заключенными и опять же избегающего некоторых «острых углов» закулисного существования заключенных при театре.

Среди примечательных артистов оказался привезенный в Заполярье после войны известный молодой литовский лирико-драматический тенор Юозас Стасевич Индра (1918-1968гг.), настоящая фамилия Палецкис.

В 1945-49 гг. в Воркуте Индра, выступая с успехом в операх, опереттах и концертах (он неизменно участвовал в лекциях-концертах, проводившихся неутомимым пропагандистом классической музыки В.В. Микошо). Чрезвычайно и разносторонне одаренный литовец начал свою композиторскую деятельность, писал музыку к текстам, включаемым в различные спектакли.

После освобождения Индра вел оперный класс в Вильнюсской консерватории, а в 1954 г. стал главным дирижером Каунасского муз. драм. театра. Заслуженный деятель искусств Литовской ССР (1960 г.) Индра – автор литовского национального балета «Аудроне» (1957г.), музыки к песням на стихи литовских поэтов, музыки к многим драматическим спектаклям. В Воркуту он попал вскоре после окончания Каунасской консерватории и покорил северян исполнением партий Альфреда, Фауста, Герцога в классических операх «Травиата», «Фауст», «Риголетто» и др.

После Мордвинова главным режиссером по рекомендации первого пригласили В. Рыченко, питомца студии Московского художественного театра. В. Рыченко проработал в Воркуте два сезона, 1946-47,1947-48 гг., поставил оперетты «Мадемуазель Нитуш» Ф. Эрве, «Фиалка Монмартра» И. Кальмана, «Вольный ветер» И. Дунаевского, «Сорочинская ярмарка» А. Рябова. В последней блестяще дебютировала обладательница прекрасного лирического сопрано Валентина Мефодьевна Ищенко, застигнутая оккупацией после третьего курса Киевской консерватории, ставшей лучшей солисткой Полтавской оперы, где успешно выступила в партии Маргариты («Фауст»). В.М. Ищенко во время оккупации исполняла украинские песни и арии из опер в концертной бригаде, которую немцы эвакуировали в Германию. Когда Ищенко после войны вернулась в Киев, ее вскоре арестовали и осудили к 6 годам заключения. Прекрасные внешние данные, пластичность, исключительная музыкальность, сильный широкого диапазона приятный по тембру голос и сценическое обаяние сразу же выдвинули новую артистку в число наиболее интересных в труппе. В «Сорочинской ярмарке» Ищенко играла роль полной юмора Параси.

В. Рыченко также возобновил в своей редакции «Сильву». Правда, настоящих изменений в ней по сравнению с первой, мордвиновской, не замечалось. Но «Сильва» продолжала пользоваться успехом. Пожалуй, по-настоящему новыми в этой редакции были декорации П. Бенделя и оркестровка В. Микошо, не считая ввода ряда новых исполнителей.

В. Рыченко проявлял куда меньшую активность, чем Мордвинов. Но, как режиссер постановок и руководитель, был тщателен и неустанен в работе с актерами, справедлив, хотя вспыльчив и, что очень важно, всячески отстаивал перед начальством своих подопечных заключенных. В. Рыченко все драматические спектакли и ряд музыкальных доверил постановке опытных режиссеров-заключенных, в первую очередь Б. Харламову, яркому актеру и интересному режиссеру, а также молодому А. Гольбурту, дебютировавшему при Мордвинове. Кроме того при Рыченко продолжал ставить спектакли также Н. Востоков. Таким образом, в театре, помимо новых прекрасных актеров Б. Харламова, Ф. Костиной, Е. Волошиной, появилась своя группа постановщиков, среди первых в которой был тот же Б. Харламов. Он успешно сотрудничал с дирижерами В. Микошо и Вигорским при постановках опер «Травиата», «Севильский цирюльник», «Чио-Чио-сан», а также музыкальных спектаклей. А. Гольбурт в 1947 году, накануне своего освобождения и отъезда из Воркуты, отлично поставил оперетту Ф. Легара «Веселая вдова».

В 1947 году театр выезжал на гастроли в Абезь, Печору; показывал спектакли и выступал с концертами в клубах рабочих поселков железнодорожников, лесников, строителей. Выступления проходили также в нескольких отдаленных лагпунктах.

На празднование 25-летия Коми автономии в Сыктывкар прибыла и успешно выступила концертная бригада. В ней были Н. Глебова, В. Пясковская и заключенные В. Ищенко, Н. Синицын и др. Успех был огромный и начальство закрыло глаза на явное нарушение режима.

С весны 1947 года в Воркуте сразу же приобрели популярность замечательные артисты московского театра сатиры Р.М. Холодов и В.Г. Токарская.

Здесь они продолжали не только выступать в качестве актеров, но также являлись постановщиками ряда спектаклей. Так Холодов сразу после прибытия поставил «Русский вопрос» К. Симонова, а Токарская – чуть позже «Мадемуазель Нитуш» (вместе с Рыченко).

В 1947 году появились тревожные симптомы для искусства даже в условиях Заполярья. Печально известное Постановление ЦК ВКП(б) от 23.04.1946 г. о репертуаре драматических театров коснулось и Воркутинского музыкально-драматического. И в нем прошли собрания и выступали с покаянными речами режиссеры, «неосторожно включившие в репертуар безыдейные, чисто развлекательные пьесы».

Тем не менее, авторитет и популярность театра даже после отъезда Мордвинова не уменьшилась. Этому способствовал приход в труппу новых заключенных-артистов – Токарской, Холодова, Добржанской, Ребрикова, Ищенко, благодаря чему профессиональный уровень спектаклей в целом даже повысился: в распоряжении Мордвинова просто еще не было таких ярких индивидуальностей. Появились и новые талантливые музыканты.

Небезынтересно привести в связи с этим «появление» московского  пианиста и композитора Л.Б. Рейнштейна. Он имел неосторожность сказать, что рояль известной фирмы «Беккер» лучше чем рояль «Красный Октябрь». Этого оказалось вполне достаточно, чтобы с неизбежным добавлением на следствии других «подробностей» композитор и пианист «за преклонение перед Западом и пропаганду его изделий» очутился по статье 58-10, часть 2 за проволокой со сроком 10 лет. После освобождения он успешно продолжал свою деятельность в Москве.

В Воркуте, как и некоторые другие пианисты, в выездных концертах и клубах, где не было пианино; Рейнштейн играл на аккордеоне соло и аккомпанировал вокалистам.

Небезынтересна и биография музыканта театра М.И. Носырева. Родился Михаил Носырев в мае 1924 года, родом из оренбургских казаков. В доме всегда звучала музыка: его отец, Иосиф Тимофеевич, в юности учился играть на скрипке, поступил в консерваторию, но тяжелая болезнь рук заставила бросить учебу. Сын пошел дальше: занимаясь в школе, одновременно учился и музыке. Закончил обычную школу экстерном, на год раньше и с отличием. Тогда золотых медалей не давали, но без экзаменов в консерваторию он был принят. Играл М. Носырев почти на всех инструментах.

Отец умер, когда Мише было семь лет. Они жили в Ленинграде. Там застала Носыревых блокада. Из-за слабого зрения он не был призван в армию, продолжал учебу в консерватории, рыл окопы, дежурил на крышах...

30 сентября 1943 года в единственном блокадном Ленинграде работающем театре – Театре музыкальной комедии – шла «Принцесса цирка» И. Кальмана. В антракте Мишу Носырева вызвал директор: двое в штатском предложили следовать за ними... Сначала домой, где жил третьекурсник Носырев с матерью и отчимом. Обыск, арест всех троих. Изъята тетрадь, на первом листе которой было написано «М. Носырев. В России». Заставили написать: «Дневник принадлежит мне, мною заполнен и изъят у меня при обыске». 19-летний студент расписался и отправился в Кресты.

Формальным поводом для ареста послужил донос. Преподавательница немецкого языка, с которой Миша был, скорее всего, откровенен, сообщила об анекдоте про товарища Жданова, рассказанном ей студентом.

Спасая его арестом от голодной смерти в блокадном Ленинграде, власть приговорила Носырева к расстрелу и поместила в камеру смертников. Конечно, анекдот не тянул на такой суровый приговор: это была реакция на прочтение дневниковых записей Носырева. Через много лет, уже после смерти М.И. Носырева выдержки из дневника были опубликованы в «Воронежском курьере» в мае 1996 года. Оттуда мы и приведем несколько цитат: они характерны для понятия личности Михаила Носырева. Во-первых, скорей всего, следователям не понравилось, что дневник советского студента озаглавлен «В России». Эта «тоска по царскому режиму» добавила отягчающих оснований в пользу суровости приговора. Но вот мировоззрение Носырева  осенью 1941 года:

«Формирование взглядов моих происходило под непосредственным влиянием окружающей меня действительности и уводило в мир недействительный, который я сам пытался создать вокруг себя и в котором я искал убежища и отдыха от окружающей меня мерзкой и отвратительной действительности.

И вот, стремясь уйти от действительности, с которой я, конечно, ужиться и смириться никак не мог, я отстал от эпохи предшествующей и не пристал к эпохе настоящей. Да оно так и должно было получиться, ибо со старой эпохой пришлось порвать в силу социально-бытовых сложившихся условий, а с новой эпохой России, эпохой дикого рабства, угнетения бесчеловечного, эпохой страшного морального упадка народа, особенно молодежи, эпохой наглого и показного разврата, у меня ничего общего быть не может».

Эти строки сами просятся в приговор 43-го года и они были приняты во внимание. Правда, потом расстрел был заменен на 10 лет лагерей и Воркута обрела музыканта Михаила Носырева. Статья 58-я поместила его потом в каторжный «Речлаг», но музыка помогала выжить и на каторге. В то время на Воркуте уже был создан музыкально-драматический театр и Носырев оказывается в составе оркестра театра.

В приказе № 452 начальника комбината «Воркутаутоль» от 23 июня 1948 года значится: «Объявить благодарность с занесением в личные дела особо отличившимся работникам театра из состава з/к:

15. Носыреву М.И. – артисту оркестра».

Отсидел Носырев 10 лет, выведен на поселение: вроде и без конвоя, но одновременно и без прав, с регулярными отметками в милиции.

Выступает Носырев и как солист, одновременно и начинает сочинять музыку. Зимой сорок шестого года им написан романс «Прелестная сказка», изъятый при обыске, но зазвучавший в лагерных концертах, а потом вернувшийся к создателю:

«Нас не пугали средь жизни невзгод

ни холод, ни мрак ненастья,

нам ярко сияла, маня все вперед,

прелестная сказка счастья».

Хранится в библиотеке Носыревых в Воронеже и книга Н.А. Римского-Корсакова «Основы оркестровки с партитурными образами из собственных сочинений», М. 1946 г. На книге штамп «Библиотека Речлага МВД СССР». И чернилами: «Разрешено к личному пользованию. Нач. КВЧ л/о № 4 мл. лейтенант (подпись) 9.VIII.51 г.».

В Воркуте, у дальнего родственника Н.А. Островского хранится «Как закалялась сталь» с таким же великодушным позволением читать книгу. Как и здесь не вспомнить: «Читал. Лепарский» но то декабристы и прошлый век...

В Сыктывкаре Носырев работал в филармонии. Дали ему комнатку, он разыскал мать, привез к себе. А в конце 1955 года страну всколыхнула подготовка к Всемирному фестивалю молодежи и студентов; Республике требовался гимн и секретарь обкома комсомола Владимир Злотников, который был хорошо знаком с Носыревым, попросил написать песню. Познакомили его с девушкой из пединститута, которая писала стихи. Через пару месяцев родилась полная оптимизма песня, которая ни намеком не обмолвилась о том, как рождались селенья и города:

«От широт полярных до степных просторов

Выросли селенья, встали города...»

Но рядом родилась и другая песня: поэт и композитор поженились. Эмма Моисеевна стала Носыревой...

В Сыктывкаре нашла Носырева и телеграмма из Воронежа: «Освободилось место дирижера. Срочно выезжай». Носыревы не раздумывали – выехали. А в кабинете директора театра лежала еще и телеграмма из Москвы (власть продолжала следить за обладателем 58-ой статьи), которая требовала отменить вызов Носыреву на работу в театр. Но Владимир Иванович Куксенко своего решения не отменил. И стал Михаил Иосифович дирижером театра музыкальной комедии в Воронеже.

Носырев при жизни не был реабилитирован. Он умер от инсульта в 1981 году и только почти через 8 лет реабилитация посетила его дом. А ее отсутствие не позволяло композитору вступить в Союз композиторов. Дважды рассматривали его заявления и прослушивали сочиненное им, но оба раза отказывали. Тогда Носырев обратился с письмом к Д.Д. Шостаковичу.

Их переписка, общение, понимание друг друга – это отдельная и бережная тема, которой следует касаться только с разрешения родственников композитора. Шостакович незамедлительно откликнулся письмом, попросил прислать магнитофонные записи произведений Носырева. Это был 1967 год. Шостакович сказал свое слово: настоял на принятии в Союз композиторов талантливого музыканта.

...Когда однажды в Воронеж приехал сын Д.Д. Шостаковича Максим Дмитриевич и посетил театр, где Носырев дирижировал оркестром («Лебединое озеро»), его поразила манера дирижирования; Носырев ни разу не заглянул в ноты. После окончания спектакля пошли знакомиться. Оказалось, что Носырев перед самым выходом разбил очки, а память у него всегда была превосходная... Дружба с великим отцом перешла в дружбу с его сыном. «Вы очень похожи на моего отца, – сказал как-то Носыреву Максим Шостакович...

В мае 1999 года Михаилу Иосифовичу Носыреву могло бы стать 75 лет...».

О том, что в театре был образцовый порядок, свидетельствует в своих воспоминаниях народный артист Коми АССР Николай Иванович Быков:

«– В сентябре (1948 года) я был направлен художественным руководителем театра КВУ МВД СССР. Приехав в Воркуту, я прежде всего детально ознакомился со всей работой театра, с труппой, с режиссерской коллегией, в которую тогда входили Б.В. Харламов, Р.М. Холодов, А.С. Клименко и балетмейстер Б.А. Туганов. Состав был довольно пестрый, но очень разнообразный, позволявший большую маневренность. Все были заинтересованы в своей работе и поэтому отличались большим трудолюбием.

Основные группы в театре были: 1. вокалисты-солисты; 2. хоровая группа; 3. балетная группа; 4. опереточная группа; 5. драматическая группа; 6. оркестр; 7. концертмейстеры. Это по творческим цехам. Кроме того – 8. художники-бутафоры, гримеры, художники; 9. постановочная часть, куда входили и осветители; и 10. костюмерный цех, а в нем: а) пошивочный цех, б) костюмерный, в) сапожный, г) одевальщицы. В общем, хозяйство было большое, все было поставлено на профессиональный уровень, что не могло не радовать».

Ранее Быков работал в известном Камерном театре в Москве. Взыскательному режиссеру можно поверить: он признал, что принял театр (у главного режиссера Рыченко) в образцовом состоянии. Помимо перечисленных Быковым групп, в театре была большая административная группа, возглавляемая Г.М. Литинским, а также многочисленный технический персонал, поддерживавший все помещения в идеальном порядке.

Музыкально-драматический театр стал центром просвещения. При местном доме пионеров с разрешения Мальцева, открыли музыкальные, хоровые, танцевальные, драматические кружки, в которых преподавали заключенные артисты. Так из музыкального кружка, которым руководил В.В. Микошо, родилась первая детская музыкальная школа Воркуты. Большой интерес вызывали циклы лекций-концертов, проводившихся после войны при неизменном участии их организатора и лектора В.В. Микошо. В 1947 году прошли циклы «Русские музыкальные классики» и «Великие русские композиторы». После вступительного слова В. Микошо певцы и музыканты исполняли произведения, о которых рассказывал лектор. Вслед за первопроходцами русской музыкальной культуры звучали имена и произведения А. Балакирева, А. Бородина, М. Мусоргского, Н. Римского-Корсакова, Ц. Кюи. Цикл состоял из 9 лекций-концертов по темам: М. Глинка, А. Даргомыжский и т.д. Отдельные лекции-концерты посвящались творчеству А. Серова, А. Рубинштейна, П. Чайковского (2 вечера). В заключительном цикле звучали произведения С. Танеева, А. Глазунова, С. Рахманинова.

В лекциях-концертах выступали инструменталисты, певцы и чтецы. Певцы выступали в сопровождении пианистов А. Стояно и Е. Добромысловой и инструментального трио – Т. Юнгфер (фортепьяно), М. Носырев (скрипка), Л. Брокер (виолончель).

Участвовали в этих выступлениях Б. Дейнека, И. Индра, В. Ищенко, Т. Рутковский, М. Рейзвих, недавно получившие звания заслуженных артисток Коми АССР, Н. Глебова и В. Пясковская (обе вольнонаемные, жены крупных начальников, обаятельные женщины и артистки, своим душевным отношением к коллегам-заключенным способствовавшие становлению творческой атмосферы в театре. С художественным чтением выступали Е. Михайлова, Б. Харламов и К. Рутковская (жена Харламова, приехавшая к нему в Воркуту). Ввиду своей портативности концертная группа выступала не только на основной базе в городе, иногда выезжала в отдельные ОЛПы и участвовала в гастролях театра, пропагандируя музыкальную культуру по северным районам, ранее не соприкасавшимся с профессиональным музыкальным искусством.

Летом 1945 года в Воркуту приехала на гастроли труппа филиала Коми республиканского драматического театра, базировавшаяся под руководством известного коми актера П.А. Мысова в Инте. Гости увидели спектакли воркутинского театра и пришли в восторг. Особенно их поразили музыкальные спектакли, в частности, только что выпущенная премьера оперетты Валентинова «Жрица огня». Некоторые молодые артистки из приезжих, обладавшие хорошими голосами и музыкальным слухом, как Н. Ростиславина и Р. Лодынина, были приглашены Мордвиновым в музыкально-драматический театр. В нем, Н. Ростиславина помимо хора стала играть небольшие роли в опереттах и драмах и органично вошла в состав труппы. Впоследствии, уже после гастролей П.А. Мысов делился своими впечатлениями о театре с руководителем Комитета по делам искусств при Совете министров Коми АССР С.М. Поповой, заронив желание создать со временем музыкально-драматический театр и в Сыктывкаре. Мысов, до Инты руководивший филиалом сыктывкарского театра в Ухте, объездил со своей труппой печорскую магистраль, видел выступления театральных коллективов  ВТЭКа, Ухты, Абези, Инты и убедился, что наибольшим успехом у публики пользуются музыкальные спектакли. К такому же выводу пришла С.М. Попова, знакомившаяся с постановками этих коллективов. Знакомство с Мордвиновым, Дейнекой, другими мастерами сцены еще более укрепили убеждение С.М. Поповой в необходимости создания в Коми АССР своего музыкального театра. Но пока о нем было рано говорить.

Постановки Рыченко заметно уступали мордвиновским, как и режиссерские работы большинства последующих постановщиков. Однако, театр своих позиций не сдавал, чему в большой степени помогало наличие отличных музыкальных руководителей В. Микошо и Вигорского и таких высоко квалифицированных музыкантов, как М. Носырев, Л. Рейнштейн. К таким же мастерам по праву следует отнести А. Стояно, Е. Добромыслову и др. Наличие блестящих вокалистов и мастеров балета, среди которых выделялись Б. Туганов, И. Богданов, темпераментный Б. Бариев, Е. Добржанская, А. Рейзвих (из ссыльных), включая Т. Галицкую, Е. Волошину, В. Токарскую, нередко ставивших танцы – и всегда великолепно. Все это поддерживало авторитет театра на высшем уровне, заложенном деятельностью Б. Мордвинова.

Быков практически продолжил линию Мордвинова-Рыченко по включению в репертуар музыкальных спектаклей, удачно поставил «Риголетто» (1948 г.), где заглавную партию исполняли прекрасные баритоны Т. Рутковский, С. Ребриков, И. Каменский. Еще за 1-е полугодие 1948 года театр, имея в репертуаре 20 названий, выступил  более трехсот раз, 21 – с оперными спектаклями, 62 – с опереттами, 102 – с драматическими. На стационаре прошло 124 спектакля, в клубах 25, в других очагах культуры районов Печорского бассейна – 149. Для детей показаны 7 утренников; лекций-концертов дано 124.

В 1946 г. В. Токарская успешно поставила оперетту И. Кальмана «Баядера» (дирижер В. Микошо), где в очередь с Е. Волошиной с успехом исполнила роль Мариэтты.

Но уже в том же 1948 году появляется еще один признак снижения авторитета театра: теперь он называется очень скромно – «Театр дома культуры комбината Воркутуголь МВД СССР». Уже не музыкально-драматический, и не комбината или Воркутстроя, а «дома культуры»... Но и при Н.И. Быкове, хотя все чаще в репертуар включают не всегда лучшие пьесы (требовалось «укрепления репертуара» советскими пьесами), афиша театра привлекает своим многообразием. На ней – «Мещане» М. Горького в постановке Б. Харламова, хорошо оформленная молодым художником из заключенных Я.Я. Вундером, творчески взращенным П.Э. Бенделем; «Риголетто», «Баядера», возобновленная Б. Харламовым постановка комедии «Слуга двух господ»; «Корневильские колокола» Р. Планкетта, «Давным-давно» А. Гладкова, «Свадьба Кречинского», возобновленная в постановке Б. Харламова и Н. Фомина, «Беспокойное счастье» Ю. Милютина (оперетта по фильму «Сказание о земле Сибирской») в постановке Р. Холодова, музыкальная комедия-концерт «Одиннадцать неизвестных» Дыховичного, Слободского, Б. Ласкина в оригинальной постановке В. Токарской (художник П. Бендель, балетмейстер Б. Туганов, с участием С. Ребрикова, Б. Козина, В. Ищенко, Е. Волошиной, всего состава хора и балета. Опять же большой успех выпадает на долю одной из первых и лучших оперетт советского времени – «Холопки» Н. Стрельникова (постановка О. Гердта, дирижер Е. Вигорский).

Театр живо откликается на важнейшие события, связанные с празднованием юбилейных дат истории отечественной культуры. Хорошо продуманные и яркие концертные программы, включающие оркестровые и сольные музыкальные номера, выступления чтецов, солистов хора, балета, целых актов из оперных и драматических спектаклей приурочены к 150-летию со дня рождения А.С. Пушкина, 125-летию со дня рождения А.Н. Островского, к 175-летию Большого театра оперы и балета,100-летию со дня смерти Ф. Шопена (1949 г.) и т.д. Кроме того проходят отдельные концерты из симфонических и оперных произведений (дирижер Вигорский), в которых исполняют произведения Моцарта, Бетховена, Шуберта, Верди, Даргомыжского, Чайковского. Постановкой этих концертов руководят Н. Быков и Б. Харламов. Солистами являются Б. Дейнека, В. Ищенко, лучшие артисты балета (необходимо заметить, что во всех вышеуказанных музыкальных спектаклях и концертах выступают с неменьшим успехом вольнонаемные Н. Глебова и В. Пясковская. Последняя, выйдя из художественной самодеятельности, стала отличной профессиональной артисткой и, когда ее муж, один из руководящих офицеров лагерной системы, ревновавший жену к сцене, поставил перед супругой выбор – или он или сцена, Вера Макаровна Пясковская выбрала сцену, оставила мужа, уехала в Иркутск, где до последних дней жизни с успехом играла в областном театре).

Бывали и внутритеатральные неурядицы, обусловленные наличием в труппе стукачей, малоспособных актеров, втиснутых в театр неутомимыми оперативниками. Только их «стараниями» можно объяснить совершенно необоснованный донос на артиста Г., исполнявшего в «Веселой вдове» ведущую роль графа Данилы. Ревнивому мужу – высокопоставленному чиновнику из Управления лагеря – сообщили, что артист Г. ухаживает за его женой, артисткой театра. Взъяренный начальник немедленно позвонил в театр и потребовал, чтобы артиста тотчас же заперли в зону и исключили из состава труппы. Шел как раз спектакль «Веселая вдова». Никакие попытки уговорить разъяренного самодура не помогли. Присутствовавший всегда в театре конвой получил приказ немедленно доставить Г. в зону. И вот сразу после первого акта не разгримированный «граф» под конвоем с собаками был водворен – и надолго, до окончания срока – за проволоку. Публика немало изумилась, увидя во втором акте веселой оперетты весьма заметно «постаревшего» графа Данилу в исполнении другого, срочно вызванного актера. Понятно, что такие казусы возможны только в крепостном да в лагерном театре.

О напряженности обстановки в нем можно составить представление также по случаю с певицей Валентиной Мефодьевной Ищенко, недавно принятой в театр. Жила она в одной кабине с В.Г. Токарской, которую часто навещал А.Я. Каплер. Токарская, более опытная, не раз предупреждала Валентину об осторожности в разговорах с подругами по сцене. Однажды в доверительной беседе артистка Ирина Брайковская сказала Ищенко, что зубы ей выбили на следствии. Ищенко посочувствовала и заметила: «Я со своим следователем жила мирно». У Брайковской срок был 15 лет, у Ищенко 6 лет.

Вскоре В.М. Ищенко, не дав дорепетировать роль в опере «Русалка», этапом отвезли в Москву. Там стали допрашивать – жила ли она со следователем. Из очной ставки с И. Брайковской стала ясна причина этапирования.

Ищенко удалось доказать, что между нею и следователем ничего незаконного не происходило. Ищенко отвезли обратно в Воркуту, Брайковская в театре больше не показывалась. Через много лет, на гастролях в Архангельске, Ищенко встретила доносчицу, просившую извинения за свой поступок. Возможно, она позавидовала, что у Ищенко срок был меньше, чем у нее, а заодно «выполнила свой гражданский долг» перед оперчастью...

... Недавно после маленького концерта на банкете мы попросили Валентину Мефодьевну Ищенко хотя бы вполголоса, не выходя из-за стола, спеть, так называемую «песенку опьянения», из оперетты «Перикола».

Валентина не заставила себя упрашивать и тихонько запела. Всех нас поразили ощутимая сила, чистота голоса и заразительный темперамент исполнительницы. Колокольчиком звенел озорной смех перед протяжной фразой «Об этом – ни слова...», артистка вся преобразилась. Молодо блестели глаза, никто не смел подумать, что певице уже около восьмидесяти лет. Голос звенел и лился, очаровывая и поражая нас, свидетелей этого чуда, хорошо знавших, но давно не слышавших непревзойденную солистку Коми республиканского музыкального театра, которая, уверен, могла бы оказать честь самым лучшим оперным сценам страны или зарубежья.

Неизменный артистизм, великолепные природные голосовые и внешние данные, музыкальность неразрывно проявлялись во всем, что исполняла Ищенко. С первых шагов на сцене знатоки пророчили ей блестящее будущее.

Подняв молодую певицу на руках после успешного исполнения ею сложнейшей партии Маргариты в опере Гуно «Фауст», прославленный бас, народный артист СССР Б. Гмыря воскликнул: «Ну, дочка, ждет тебя большая дорога, лишь бы дирижеры попадались хорошие!».

Гмыря не ошибся: Валентине предстояла «большая дорога»..., увы, усеянная шипами пожалуй больше, чем розами.

Жизнь не баловала артистку. Уроженка Киева, она к пяти годам осиротела, а после смерти приютившей ее тетки, с пятнадцати лет начала трудовую жизнь. Девочка любила петь и пела. Полуслепой председатель месткома санатория в Буче, возле Киева, где она работала, выхлопотал ей направление в музыкальное училище в Киеве и небольшое денежное пособие. Девушка вошла в мир искусства.

22 июня 1941 года Валентина закончила третий курс Киевской консерватории, блестяще сдала экзамен по вокалу и стала выступать перед бойцами военного округа. Вскоре, однако, всех молодых артистов направили рыть окопы, а затем – угонять в тыл совхозный скот. В пути их задержали немецкие мотоциклисты.

Валя вернулась в уже оккупированный Киев, в разоренное общежитие. Чтобы не умереть от голода, после поисков работы, устроилась официанткой в одном из маленьких ресторанчиков, открытых к тому времени расторопными кавказцами.

Во время перерыва, делая уборку, Валентина тихонько пела. Услышавший ее случайно любитель посоветовал девушке отправиться в Полтаву, где открывался оперный театр. В нем как раз приступали к репетициям оперы «Фауст». Партию Мефистофеля исполнял Б. Гмыря.

Прослушав поступающую, директор театра, немецкий дирижер, поручил ей партию Маргариты. И не ошибся.

При наступлении Красной Армии театр расформировали, а артистов из Киева отправили в Германию. Там их распределили по отдельным группам обслуживания «остарбайтер» (рабочих, угнанных на работу из России).

После Победы Валентина вернулась в Киев, где вскоре была арестована. Б. Гмырю, говорят, удалось отстоять благодаря заступничеству Н.С. Хрущева.

... Пятьдесят восьмая страшная статья... Шесть лет лагерей... С начала 1947 года заключенная В. Ищенко в Воркутинском музыкально-драматическом театре. Здесь отличные дирижеры Вигорский и В. Микошо; на одних подмостках с Валентиной московский бас Б. Дейнека, ленинградский баритон Т. Рутковский. Вечером рядом на сцене, а ночью - рядом на нарах – московские звезды В. Токарская и Е. Добржанская и другие, бесправные таланты, которых после спектакля под конвоем уводят за проволоку в кишащие крысами и клопами бараки. Но зато все они – на сцене.!

С огромным успехом Ищенко выступает в центральных партиях в опере «Русалка» и в оперетте «Корневильские колокола», в ряде классических и современных оперетт. В последних выявляются прекрасные актерские способности артистки. Публика восторженно принимает ее. Нередко после спектакля, несмотря на запрет, ей доставляют неизвестные почитатели в гримуборную дефицитные в Заполярье цветы.

Как медленно течет время в неволе!.. Но вот до окончания срока остается чуть меньше года. И тут Ищенко и балерину Добржанскую вызывают в оперчасть и предлагают дать согласие ... «на сотрудничество», то есть, стать стукачками.

Обе артистки вежливо отклоняют «лестное предложение», столь далекое от их профессии. Тогда обеих увольняют из театра и загоняют в режимный женский лагерь «Депо-Предшахтная». Здесь вскоре умирает Добржанская.

В 1952 году Ищенко освободили и сразу приняли в труппу театра. Но не прошло двух месяцев, как уволили; нельзя «бывшей преступнице» работать в «идеологическом» учреждении – театре.

Спасибо почитателям таланта артистки: помогли ей устроиться диспетчером АТП. И почти два года затем, позвонив в автохозяйство, многочисленные клиенты слышали мелодичный голос: «Алло, диспетчер Ищенко слушает».

В 1955 году ее все же приняли в театр, но тут она получила разрешение выехать в Сыктывкар, где, являясь ведущей солисткой концертной бригады, получала мизерную зарплату.

В Сыктывкаре вместе с Б. Дейнекой она стала выступать в концертах и лекциях-концертах, пропагандируя классическую музыку, подготавливая почву для открытия Республиканского музыкального театра. В этом действенную помощь энтузиастам оказывала замечательная женщина – просветительница Серафима Михайловна Попова, заместитель министра культуры Коми АССР. Именно ей республика обязана привлечением лучших деятелей искусства из недавних заключенных для создания Республиканского музыкально-драматического театра.

В 1958 году он открылся оперой «Евгений Онегин». Татьяна – В. Ищенко, Гремин – Б. Дейнека, дирижеры В. Каплун-Владимирский и Н. Клаус, также недавние заключенные.

Старожилы Сыктывкара помнят первые триумфальные спектакли музыкальной труппы. Зал был всегда полон. Публика восторженно встречала сразу полюбившихся артистов. Да и как забыть, например, такие колоритные украинские образы, как Одарки и Карася («Запорожец за Дунаем» С. Гулака-Артемовского) в ярком исполнении В. Ищенко и Б. Дейнеки?

В операх зарубежных и отечественных композиторов блистала Ищенко. Она же была в национальном репертуаре первой Домной в опере Б. Архимандритова «Домна Каликова», колоритной Марфой в опере Я. Перепелицы «На Илыче».

В классических опереттах «Сильва», «Марица» – заглавные роли, центральные роли в опереттах «Холопка» (Виолетта Леблан), в «Летучей мыши» (Розалинда), Илона в «Цыганской любви», Ганна Главари – в «Веселой вдове» и т.д. Каждое выступление Ищенко в Сыктывкаре или на гастролях в Ленинграде, или других крупнейших городах – это триумфы, цветы, восторженные рецензии.

Она могла уехать давным-давно. Любой театр принял бы столь яркую артистку. Но... в Сыктывкаре она соединила свою судьбу с талантливым деятелем коми сцены, артистом, драматургом, режиссером и художником Эрастом Алексеевичем Поповым. Его мать – Серафима Михайловна – стала Валентине Мефодьевне мудрой и внимательной советницей.

Как-то утром в 1960 году Валентине Мефодьевне позвонил секретарь обкома Н. Рочев и поздравил с присвоением звания заслуженной артистки Коми АССР. Это у нас в республике единственный случай присвоения звания еще не реабилитированному человеку. Но Рочев, С. Попова и З. Панев понимали значение Ищенко для развития искусства в республике.

К сожалению, после «оттепели» другие руководители обкома КПСС и министерства культуры этого не могли понять и сплошь и рядом, вместо помощи, своим грубым вмешательством вредили развитию искусства.

В 1968 году, когда театральный коллектив отмечал 50-летие Ищенко, запретили печатать об этом афиши и пригласительные билеты. И все же юбилей отметили достойно – и труппа, и работники искусства, и публика.

Композитор Яков Перепелица написал музыку к стихам, посвященным артистке и аккомпанировал выступившему с их исполнением солисту театра М. Козлову.

«Пусть на сцену выходит к нам

Всем артистам пример –

Валентина Мефодьевна

В Коми АэСэСэР»

Друг за другом поднимались на сцену многочисленные ценители таланта артистки с цветами и приветственными адресами.

Валентина Мефодьевна своим трепетным, ответственным отношением к любимой работе, трудоспособностью и культурой исполнения являлась в театре постоянным эталоном творческой дисциплины.

Публика шла в театр «послушать Ищенко». Известие, что «сегодня поет Ищенко» было залогом радостной творческой встречи с искусством. Она и в концертах была любимой солисткой. Незаменимой. Создаваемые ею образы были проникнуты жизнелюбием, очарованием женственности, лиризмом, а в других случаях отмечены то чуть заметным мягким юмором, а то запоминающимися характерными чертами, в зависимости от исполняемой роли.

В семидесятые годы Ищенко постепенно переходит на возрастные роли, вроде Чипры («Цыганский барон»), успешно выступает в водевилях и музыкальных комедиях, в первой коми оперетте «Песни к звездам» (музыка Я. Перепелицы, либретто Э. Попова) (вторая редакция – «Ни пуха, ни пера»).

И всегда молодо, чисто звучит бархатистый голос. Четкая дикция, скупой, но всегда органичный жест отличают высокую культуру исполнения.

23 февраля 1983 года музыкальный театр собирался отметить 65-летие артистки и 25-летие ее деятельности на его сцене... Но в последних числах января из обкома КПСС и министерства культуры директору театра указали, чтобы с 1 февраля В.М. Ищенко уволили на пенсию...

Примерно в те же годы давно реабилитированному заслуженному деятелю искусств Коми АССР В.М. Каплун-Владимирскому также запретили достойно отметить свое 85-летие со дня рождения и 67-летие (!) дирижерской деятельности.

Справедливости ради замечу, что обкому очень «помогли» внутритеатральные интриги. Посредственные актрисы всегда завидовали успехам Ищенко. Известно, что человеку могут простить все, кроме таланта. Склочницы не уставали напоминать о «подозрительном прошлом» артистки вышестоящим чиновникам. А последние не разбирались в вопросах искусства и слепо следовали подсказкам завистников.

С тех пор чудесный голос Ищенко не звучал со сцены. Кому принесли вред «бдительные олухи»? Ищенко? Только отчасти, а больше всего людям, народу, который шел в театр, чтобы услышать выдающуюся солистку, ведь равной ей у нас в республике Коми не было и нет. Такой голос, такой талант – это дар Божий. А его надо ценить и беречь.

23 февраля 1998 года Валентине Мефодьевне исполнилось 80 лет! Многих из своих недоброжелателей она пережила, молодо блестят ее глаза, когда она вдруг исполняет что-либо из своего богатого репертуара. Молодо звучит неповторимый голос, увы, не со сцены, украшением которой она была около шести лет в Воркуте и четверть века в Сыктывкаре. Все проходит. Даже на сердце Время зарубцовывает царапины от шипов. А в памяти вечно живут восторженные лица зрителей и алеют цветы, символ благодарности.

Исключительно сурово преследовали заключенных за связь между мужчинами и женщинами. Любовь считалась самым страшным нарушением режима. Если даже проявление внимания вольнонаемных к заключенным грозило первым потерей свободы, то вторых – как это было в случае с Г., сразу отправляли за проволоку. Так театр потерял своего лучшего тенора Николая Синицына (Москва), имевшего пропуск и отправившегося с ним на свидание к хористке, сокращенной из театра, чтобы только повидать ее. На сходной основе пострадал другой, по иронии судьбы, тоже тенор, Петр Горев, едва успевший переступить порог театра. Правда к Гореву, прибывшему из Магадана, где он пел вместе с известным Вадимом Козиным, могли придраться и по другому поводу: срок у него был 25 лет... но не каторги.

Ужесточение режима приводит к тому, что в 1949 году театр лишается ряда ведущих артистов: за проволоку загоняют Бориса Бариева, Игоря Каменского, Сергея Ребрикова, одаренную студентку 3 курса ГИТИСа Татьяну Палагину. На пороге 1949 года кончает жизнь самоубийством, повесившись на ручке двери в концертмейстерской театра, А. Стояно.

В 1949 году ввиду предстоящей отправки за проволоку от безнадежности вешается один из ведущих актеров – и режиссер - К. Иванов. Он повесился на чердаке театра перед этапом, в котором должен был следовать в лагерную зону. Тогда же загоняют в зону В. Головина, студента Московской консерватории, интересного артиста, сына знаменитого баритона Большого театра, арестованного вместе с сыном. Прожив еле 2 года после освобождения, умирает от инсульта хормейстер Жильцов. Отравившись плохим питанием, погибает зараженная желтухой пианистка Добромыслова.

Занявший пост главного режиссера в 1950 году заслуженный артист УССР Н.Г. Гайдаров (Шошин) сам ставит преимущественно драматические спектакли. Число музыкальных постановок резко сокращается. Сокращают число артистов балета, хористов, музыкантов. Несмотря на то, что Гайдаров ставит добротно, например, такие кассовые спектакли как «Мария Тюдор», «Закон Ликурга», публика от театра начинает отворачиваться. В 1952 году в числе предпоследних заключенных (дирижера В.В. Микошо никак не удается убрать, т.к. освободившийся Вигорский уезжает) отправляют в женский лагерь Сивая Маска Лещенко-Сухомлину.

Недолго прожив после освобождения умирает Теодор Рутковский, ведущий баритон театра. Освободился и уехал тенор Индра. Дважды концертные бригады из заключенных – Б. Дейнеки, еще не освободившегося, В. Ищенко, С. Индры, Н. Синицына и других, предварительно одетые в штатское, с успехом выезжали на гастроли в Сыктывкар в сопровождении тоже переодетых в штатское охранников. Успешными были гастроли в Абези, Инте, Ухте, по трассе. Почти вся труппа, состояла из заключенных, лишь трое-четверо вольных. Но, как бы то ни было, дурацкая бдительность все более и более губительно отражается на театре. Да, его авторитет еще поддерживают Токарская, Холодов, Харламов, Фомин, блестящий танцор и балетмейстер Туганов, выступающий с Адой Рейзвих. Но золотые дни уже позади...

В 1951 году для обслуживания ОЛПов наскоро сколачивают концертную группу в составе Д. Шрагер – ведущий, Б. Туганов и А. Рейзвих (танцы), Е. Белоусова (советские песни), двух музыкантов, слабого чтеца. Единственная гастроль проходит лишь по нережимным ОЛПам – и все.

Сокращены составы балетной группы и оркестра. Из заключенных в театре остаются единицы. Правда, «бывшие» еще занимают весомую часть. Но... без них нельзя. Среди наиболее примечательных работ периода 1950-52 гг. можно отдельно отметить постановку комедии Н. Дьяконова «Свадьба с приданым», в которой роль сельского балагура, полного юмора Николая Курочкина блестяще исполнил Рафаил Холодов, доказавший, что может с успехом справляться не только с ролями представителей «высшего света», но и простых сельских тружеников. Собственно говоря, «последними вздохами» музыкальных возможностей театра были яркие постановки «Одиннадцати неизвестных» (режиссер В. Токарская), «Холопка» (режиссер О.Н. Гердт), «Цыганский барон» (дирижер Вигорский). Последняя постановка уже не имела большого успеха, как и монтаж оперетты «Веселая вдова». Освободившийся Б. Туганов проявляет в эти последние годы большую активность. Он выступает в качестве постановщика оперы «Чио-Чио-сан», музыкальной комедии «Морской узел», автора театрализованного концерта-обозрения: «У нас на шахте». Кстати, Н. Быков также пробует свои силы в драматургии и пишет нечто вроде пьесы «Новое победит». Увы, оба вышеназванных произведения очень далеки от чего-либо, напоминающего настоящую драматургию.

С 1952 года театр становится преимущественно драматическим. Однако, наличие маленькой оркестровой группы и таких энтузиастов, как В. Микошо и М. Носырев, позволяло удачно вводить музыку в драматические спектакли и даже ставить отдельные музыкальные комедии. Особенно следует отметить комедию «Дон Сезар де Базан» Ф. Дюмануара и А. Деннери в постановке Н. Гайдарова. Музыку к спектаклю написал В. Микошо, а заглавную роль с блеском исполнил Р. Холодов.

Танцы к этой постановке также прекрасно поставил Б. Туганов. Аналогичной была постановочная группа комедии М. Бараташвили «Стрекоза». Примечательно, что воркутинцы не пользовались для этих комедий музыкой известных композиторов, оформлявших эти произведения на столичных сценах, а предпочитали, исходя из своего режиссерского замысла, своих возможностей, музыкально оформлять постановки. В «Дон Сезар де Базан» достойной партнершей Холодова была Е. Волошина в роли Маританы. В «Стрекозе» наряду с ветеранами Н. Фоминым и Б. Козиным, ярко блеснули дарования Ф. Костиной и Е. Волошиной. Обе они в скором времени покинули Воркуту и стали ведущими актрисами крупнейших областных театров страны.

С 1953 года резко уменьшается количество зрителей. Отсутствие музыкальных спектаклей, а вскоре затем и отъезд лучших вокалистов снижают популярность театра.

Кадровыми вопросами театра МВД продолжало еще долго интересоваться. Даже ведущие актеры, как Холодов, Токарская, Фомин, Xарламов, не говоря уже о других, нередко должны были являться по вызову в разные инстанции, включая грозное МГБ, «на беседу»... Свобода была понятием весьма относительным.

Сокращения труппы по режимным соображениям – нельзя заключенным по 58 статье давать послабления – привели также к тому, что высоко ценимая Мордвиновым балерина и постановщица танцев Тамара Галицкая была направлена в лагерь «Депо-Предшахтная», где правда, ее устроили в КВЧ, но вскоре она умерла.

Тогда же, в 1950 году, театр потерял Бугрова, тоже загнанного за проволоку. Александр Сергеевич Бугров (род. 1911 г.), работал в 30-е годы в паре с Сергеем Ротмистровым в Московском цирке, много ездил по стране. Это был отличный комик-буфф (рыжий), разносторонне одаренный. В маленькой энциклопедии «Цирк» скромно указано, что Бугров в 1945-66 гг. «преподавал в самодеятельности». Увы, в этот период и входит его пребывание в Воркутинском музыкальном театре, где он, помимо педагогических занятий с актерами по сценическому движению и акробатике, постоянно выступал в спектаклях и концертах. После освобождения в середине 50-х годов Бугров уже потерял форму и, хотя участвовал в цирковых представлениях, но уступал место более молодым, успевшим за время его отсутствия завоевать популярность.

В заполярном театре были представлены мастера самых различных жанров. К концу правления М.М. Мальцева в театре было до 170 человек, то есть, столько же, сколько в период расцвета в крепостном театре графа Шереметева (невольная аналогия).

Когда театр стал драматическим, все же при нем сохранялась небольшая группа певцов, танцоров, музыкантов, занятая в драматических спектаклях, но кроме того подготавливавшая концертные программы и успешно с ними выступавшая. Душой этой бригады был Борис Степанович Дейнека (1902-1984 гг.), при поддержке С.М. Поповой он стал инициатором создания музыкально-драматического театра в Сыктывкаре, успешно выступал в нем, получил звание народного артиста Коми АССР. С 1962 года, выйдя на пенсию, жил в Москве.

Смерть Сталина быстро стала вносить коррективы в положение заключенных. Коснулись смягчения режима и театра. Вновь приняли в труппу В. Ищенко.

Организованная во главе с Б. Дейнекой при участии Н.  Синицына, В. Ищенко концертная группа стала выступать в ОЛПах. В конце 1953 года в ОЛПы начал выезжать со спектаклями и театр. В 1954 году на один сезон покинул театр Гайдаров. Тогда же стали уезжать из Воркуты любимцы публики – Фаина Костина, Елена Волошина, Валентина Токарская, Рафаил Холодов. Чуть позже к ним присоединятся Б. Харламов, Б. Туганов, А. Рейзвих, Б. Дейнека, В. Ищенко, Н. Синицын....

Однако, не пропали бесследно и многие другие воркутинцы. В конце 1954, начале 1955 гг. освободившиеся из заключения В. Лавров, Ю. Волков, В. Соллертинский вошли в состав театра. И если В. Соллертинский, молодой актер с прекрасными природными данными, несколько лет оставался на второстепенных ролях, а уже потом, став незаменимым актером, блестяще исполнил галерею центральных ролей, включая роль Городничего в «Ревизоре», то В. Лавров, его жена М. Рейзвих, Ю. Волков, через год покинув Воркуту, вскоре стали заслуженными артистами РСФСР; В. и М. Лавровы – в Омске, Ю. Волков – в Москве, в театре им. Ермоловой. Кроме того, последний стал популярным артистом кино. Из тех, кто начинал в театре, стоит среди других отметить В. Балембу, обладателя прекрасного голоса. Школа воркутинской сцены ему пригодилась. В. Балемба, уехав из Воркуты, стал премьером Киевского республиканского театра оперетты. Заслуженными артистами РСФСР стали Е. Волошина, Е. Белоусова, Ф. Костина. Не получили званий В. Соллертинский, юношей попавший в заключение, В. Балемба, М. Буслович, а также некоторые другие, включая В. Токарскую и Р. Холодова, которым никак не могли забыть их «запроволочное прошлое».

Пожалуй, однако последним отголоском музыкально-драматического театра уже после перехода его в ведение министерства культуры Коми АССР стала постановка возобновленной музыкальной комедии «Морской узел» (муз.Е. Жарковского), успешно осуществленная только что вышедшими из-за проволоки В. Лавровым, М. Бусловичем (балетмейстер) в сопровождении инструментального ансамбля под управлением А. Платонова. В этом спектакле впервые играл в оркестре только что освободившийся В. Демин, впоследствии постоянный заведующий музыкальной частью театра, а роли исполняли: В. Балемба (Волгин), Ю. Волков (Пчелкин), В. Лавров (Ильин), Б. Харламов (Березко), В. Спиркова (Людмила), М. Бичай (Маргарита). Даже помощником режиссера была бывшая заключенная, только что освободившаяся Е. Маевская, в прошлом работавшая в Московском художественном театре. Вообще же из шестнадцати участников спектакля только трое исполнителей второстепенных ролей не были экс-заключенными.

С этого же 1956 года театр перешел в ведение министерства культуры Коми АССР. Еще несколько лет выступали на его сцене «бывшие» – Б. Козин, Александр Кононов, получивший сразу после реабилитации звание заслуженного артиста Коми АССР, Е. Михайлова. На всю жизнь связали свою деятельность с воркутинской сценой В. Соллертинский, В. Демин, В. Спиркова, Я. Вундер, впоследствии уже не оформлявший спектакли, а фотографировавший их, прекрасный художник и мастер художественной фотографии, трагически погибший в геологической экспедиции.

Вдова Я. Вундера, Мария, как и их дочь, стали основателями и ведущими танцовщицами и постановщицами широко известного в шестидесятых-семидесятых годах ансамбля дворца культуры шахтеров и строителей Воркуты, гастролировавшего не только в Москве, Ленинграде, Киеве, но также странах народной демократии, на Кубе и т.д.

В 1958 году во время гастролей в Сыктывкаре умер один из столпов воркутинского театра – заслуженный артист Коми АССР Н. Фомин; в 1996 году умерли в Москве заслуженный артист РСФСР Ю. Волков, режиссер московского телевидения Т. Палагина; преждевременно, в расцвете творческих сил умер в Омске в 1970 году В. Лавров...

Воркутинские актеры и музыканты, а также освободившиеся из лагерей Ухты и Инты дирижеры В.М. Каплун-Владимирский и Н.П. Клаус, оказали огромное влияние на развитие музыкальной культуры в республике и составили на первых порах основной костяк ее музыкального театра.

Если за период 1943 – 53 гг. театр поставил, включая 50 концертных программ, всего около 180 спектаклей, в том числе 10 опер, 30 оперетт и музыкальных комедий, то это количество распределяется очень неравномерно. С сезона 1951-52 гг. лишь 4 музыкальных спектакля (включая возобновления), остальные – драматические. Другое дело, что большинство драматических постановок обильно насыщалось музыкой и танцами, что особенно заметно по водевилям, к которым писал музыку В. Микошо. Но все же соотношение уже явно не в пользу музыкальных.

В драматических спектаклях, особенно в последний период, превалировали пьесы современных авторов. За время 1943-53 гг. зарубежная драматургия была представлена пьесами десяти классиков прошлого и примерно таким же числом современных, в основном ведущих драматургов вроде Б. Пристли. Отечественная классика была представлена двадцатью авторами, правда, половина названий – пьесы А.Н. Островского.

Театр вырастил интересных актеров, с одинаковым успехом выступавших в музыкальных и драматических представлениях – А. Кононова, заслуженного (впоследствии) артиста Коми АССР, выступавшего на воркутинской сцене с первых лет почти до конца пятидесятых годов, Кошкина Н.И, попавшего в Воркуту из студии Большого драматического театра Ленинграда, Ф.А. Костину, начавшую свой профессиональный путь на заполярной сцене, и многих других. Все они получили в Воркутинском театре твердую профессиональную основу, выступая рядом с такими мастерами, как Б. Мордвинов, Р. Холодов, Б. Харламов, В. Токарская, Т. Рутковский, Б. Дейнека, участвуя в их постановках, общаясь с прекрасными музыкальными педагогами и дирижерами Е. Вигорским, В. Микошо, М. Носыревым, А. Стояно и др. Этот театр был собранием людей большой культуры, в разное время сказавших свое слово в развитии культуры отечественной и Республики Коми, в частности.

Да, такой театр мог существовать в Заполярье только в условиях ГУЛАГа, направившего в зону вечной мерзлоты и колючей проволоки многих и многих подневольных людей. Но такой театр был, и он сказал свое слово в многогранной истории не только Главного Управления Лагерей, но и всей отечественной культуры.

РЕПЕРТУАР ВОРКУТИНСКОГО

МУЗЫКАЛЬНО-ДРАМАТИЧЕСКОГО (до 1952 г.)

И ДРАМАТИЧЕСКОГО (1952-54 гг.) ТЕАТРА

(не считая концертных программ)

Оперы:

 Ш. Гуно «Фауст»

Д. Россини «Севильский цирюльник»

Д. Верди «Травиата», «Риголетто»

Р. Леонкавалло «Паяцы»

Д. Пуччини «Чио-Чио-сан»

В. Моцарт «Женитьба Фигаро»

Н. Римский-Корсаков «Моцарт и Сальери»

П. Чайковский «Евгений Онегин»

А. Даргомыжский «Русалка»

М.Мусоргский «Борис Годунов» (сцены)

Н. Лысенко «Наталка-Полтавка»

С. Гулак-Артемовский «Запорожец за Дунаем».

Оперетты и музыкальные комедии: 

И. Кальман «Сильва» (две редакции, постановки 1943 г. (режиссер Б. Мордвинов) и 1946 г. (реж. В. Рыченко)

И. Кальман «Марица», «Баядера», «Фиалка Монмартра», «Принцесса цирка»

Ж. Оффенбах «Перикола», «Прекрасная Елена» (сцены)

Ш. Лекок «Дочь Анго»

Р. Планкетт «Корневильские колокола»

И. Штраус «Цыганский барон»

Ф. Эрве «Мадемуазель Нитуш»

Ф. Легар. «Веселая вдова» (1947 г. и 1955) монтаж)

Г. Стотхарт и Р. Фримль «Роз-Мари»

И. Дунаевский «Вольный ветер», «Сын клоуна»

А. Рябов «Коломбина», «Сорочинская ярмарка», «Свадьба в Малиновке»

В. Валентинов «Жрица огня»

Н. Стрельников «Холопка»

Н. Богословский «Одиннадцать неизвестных, «Раскинулось море широко»

Ю. Милютин «Беспокойное счастье», «Трембита» (сцены)

Б. Александров «Правая рука», «Свадьба в Малиновке» (сцены)

И. Ковнер «Акулина»

М. Блантер «На берегу Амура» (две постановки 1943 и 1947)

Е. Жарковский «Морской узел» (две постановки – 1950 и 1956).

Отечественная классика: 

Н. Гоголь «Ревизор»

А. Сухово-Кобылин «Свадьба Кречинского» (две постановки, в 1945 и 1949 годах)

М. Лермонтов «Два брата»

А. Островский «Поздняя любовь», «Без вины виноватые», «Не все коту масленица», «Свои люди – сочтемся», «Последняя жертва», «Бесприданница», «Доходное место», «Бешеные деньги», «Гроза», «На бойком месте»

А. Островский и Н. Соловьев. «Женитьба Белугина»

Н. Чернышевский «Мастерица варить кашу»

Л. Толстой «Анна Каренина» (инсценировка Б. Харламова)

М. Горький «Мещане», «Егор Булычов и другие», «Васса Железнова»

С. Аксаков «Аленький цветочек» (инсценировка А. Браусевич)

И. Франко «Украденное счастье»

Э. Вильде «Домовой».

Современная советская драматургия: 

А.Н. Толстой «Нечистая сила»

К. Тренев «Любовь Яровая»

Е. Шварц «Снежная королева», «Два клена»

К. Симонов «Русский вопрос», «Так и будет», «История одной любви»

А. Арбузов «Шестеро любимых», «Встреча с юностью»

А. Успенский «Жили три друга»

Л. Шейнин «Роковое наследство»

Бр. Тур и Л. Шейнин «Губернатор провинции», «Софья Ковалевская», «Особняк в переулке».

Л. Леонов «Обыкновенный человек»

С. Михалков «Раки»

В. Масс и М. Червинский «Где-то в Москве»

М. Водопьянов и Ю. Лаптев «Вынужденная посадка»

Н. Рыбак и И. Савченко «Самолет опаздывает на сутки»

В. Дыховичный «Свадебное путешествие»

В. Шваркин «Чужой ребенок»

Б. Лавренев «За тех, кто в  море»

И. Вершигора «Генерал Ковпак»

В. Дыховичный и М. Слободской «Человек с того света»

А. Штейн «Честь»

А. Борянов «На той стороне»

И. Кашкодамов и С. Корольков «Товарищи москвичи»

А. Симуков «Солнечный день»

А. Токаев «Женихи»

Н. Быков «У нас на шахте»

К. Исаев и А. Галич «Вас вызывает Таймыр»

С. Алешин «Строгая девушка»

В. Михайлов и Д. Самойлов «Тайная война»

В. Савельев «Повесть о неизвестном»

А. Софронов «Московский характер»

А. Гладков «Давным-давно»

М. Маклярский и А. Спешнев «Опасный перекресток»

М. Бараташвили «Стрекоза»

Ц. Солодарь «В сиреневом саду»

Д. Щеглов «День рождения»

Э.Брагинский и З. Гердт «Близкие родственники»

А. Довженко «Жизнь в цвету»

А. Каххар «Шелковое сюзане»

Н. Дьяконов «Свадьба с приданым»

А. Бруштейн и Н. Абезгауз «Король-паук».

Зарубежная классическая драматургия: 

Лопе де Вега «Собака на сене»

Шекспир «Король Ричард III» (сцены)

П. Кальдерон «Дама-невидимка»

К. Гольдони «Хозяйка гостиницы», «Слуга двух господ»

А. Морето «Живой портрет»

Ф. Шиллер «Коварство и любовь», «Мария Стюарт»

О. Бальзак «Мачеха»

В. Гюго «Анджело»

Э. Скриб «Стакан воды»

Ф. Дюмануар и А. Деннери «Дон Сезар де Базан»

Э. Войнич «Овод» (инсценировка Ю. Желябужского)

Б. Шоу «Лондонские трущобы».

Современная зарубежная драматургия: 

Д. Пристли «Он пришел»

Р. Рискин «Дорога в Нью-Йорк» (инсценировка С.Шварцмана)

Р. Вайян «Полковник Фостер признает себя виновным»

Г. Фаст «Тридцать серебреников»

А. Гоу и Д’Юссо «Глубокие корни»

С. Васильев «Зеленый рай».

Концертных программ за 12 сезонов поставлено более 50; только в 1947 году подготовлено и показано 10 программ лекций-концертов.

Литература. 

1. Быков Н. Воркутинский театр // Печорский угольный бассейн. – Л., 1959. С. 563 – 566.

2. Галинская Е. Театр за Полярным кругом // Родники пармы. Вып. 2. Сыктывкар, 1990. С. 142 – 149.

3. Грин М. Театр за колючей проволокой // Крокодил. 1986. № 17. С. 6–8; № 18. С. 9, 12.

4. Егошина О., Облог Е. Статья, которой нет в энциклопедии. О жизни и творчестве В.Г. Токарской // Театральная жизнь. 1990. № 14. С. 18–19.

5. Каплер А. «Я» и «Мы». Взлеты и падения искусства. – М.: Книга, 1990. – 301 с.

6. Клейн А. Клейменые, или Один среди одиноких. Записки каторжанина. – Сыктывкар, 1995. – 200 с.

7. Клейн А. Улыбки неволи. Невыдуманная жизнь. События. Судьбы. Случаи. – Сыктывкар, 1997. – 316 с.

8. Клейн А. Шипы и розы. О творчестве В.М. Ищенко // Красное знамя. 1998. 20 февр. (Сыктывкар).

9. Клейн А. Ave Maria. (К 100-летию со дня рождения композитора В. Микошо) // Красное знамя. 1997. 15 мая. (Сыктывкар).

10. Котляр Э. Больше внимания репертуару. О комедии А.Н. Толстого «Нечистая сила» на сцене театра Воркутстроя. // Заполярная кочегарка. 1944. 10 февр. (Воркута).

11. Лещенко-Сухомлина Т. Долгое будущее. Дневник-воспоминания. Т 1. – М.-СП, 1991. – 528 с.

12. Литинский Г. Театр за Полярным кругом // Воспоминания и документы. Машинопись.  Ч. 1 – 111 с. Ч. 2 – 91 с. Ч. 3: Закат.  1945–55 г. – 44 с. Ч. 4: Алфавитный указатель сотрудников Воркутинского театра за 1943–55 гг. – 85 с. Ч. 5 – 250 с. Фонды Воркутинского краеведческого музея.

13. Малахова Е. «Свадьба в Малиновке» // Заполярная кочегарка. 1944. 11 окт. (Воркута).

14. Мордвинов Б. Первый год. О работе Воркутинского театра // Заполярная кочегарка. 1944. 15 ноября (Воркута).

15. Морозов Н. ГУЛАГ в Коми крае. 1929–1956 гг. – Сыктывкар, 1997. – 190 с.

16. Попов А. Новым домом стала  мне тюрьма... О Е. Рабинович, исполнительнице главной роли в спектакле Щеглова «Пурга», которой открывался  клуб на Руднике в 1937 г. / Стихи Драновского, посвященные этой роли Е. Рабинович «Оллан» // Красное знамя. 1998. 5 марта (Сыктывкар).

17. Попов А. Композитор ГУЛАГа. О В.В. Микошо // Красное знамя. 1998. 2 марта.

18. Сопельняк Б. Десять лет за поцелуй дочери вождя. Об Алексее Каплере // Совершенно секретно. 1996. № 6. С. 6–7.

19. Театр ГУЛАГа. Воспоминания, очерки. – М.: Мемориал, 1995. – 168 с.

20. Театр без... аплодисментов. О театре Воркутлага. Фото Токарской в оперетте «Мадмуазель Нитуш» // Советская культура. 1989. 23 мая.

21. Театры в лагерях сталинского режима на территории Коми АССР // Духовная культура. Проблемы и тенденции развития: тезисы докладов. Ч.2. – Сыктывкар, 1994 г.

22. Тележенко Н. Лагерные театры в контексте культуры Коми АССР в 1930 – 40-е годы // Народная культура Севера: «первичное» и «вторичное», традиции и новации: тезисы докладов. – Архангельск, 1991. С. 186–187.

23. Тележенко Н. Лагерные театры в Коми республике в 30 – 40-е годы // Проблемы материальной и духовной культуры народов СССР и зарубежных стран: тезисы докладов. – Сыктывкар, 1991. С. 47–48.

24. Филиппова Е. «Перикола». Новая постановка театра  Воркутстроя // Заполярная кочегарка. 1944. 9 дек. (Воркута).

25. Шагов А. «Где-то в Москве...». Новая Постановка музыкально-драматического театра // Заполярная кочегарка. 1944. 9 дек. (Воркута).

26. Ярошенко А. Музыка ГУЛАГа. К 100-летию со дня рождения В.В. Микошо // Заполярье. 1997.  21 февр. (Воркута).

27. Ясный В. Год рождения девятьсот семнадцатый. Воспоминания / Глава «Театр» / О становлении театра в Абези. С. 90-107. – М., 1997. – 126 с.

28. Дитко Л. Незабываемая мелодия // Воронежский курьер. 1999. 13 февр.

29. Кройчик Л. Во весь рост // Воронежский курьер. 1996. 28 мая.

30. Левашов Ю. Палитра дирижера // Коммуна. 1975. 9 февр. (Воронеж).

31. Недель Ю. Всегда в музыке // Молодой коммунар. 1968. 11 апр. (Воронеж).

32. Носырева Э. «Давайте встретимся. Ваш Д. Шостакович» // Коммуна. 1997. 8 июля (Воронеж).

33. Подкопаев Б. Раскрытие замысла // Коммуна. 1978. май (Воронеж).

34. Попов А. «Вы очень похожи на моего отца...» // Красное знамя. 1998 г. 25 авг. (Сыктывкар).

35. Попов А. Композитор Михаил Носырев // Панорама столицы. 1999. 27 мая (Сыктывкар).

36. Шалагина А. «Только творчество и спасло меня...» // Коммуна. 1998. 28 мая (Воронеж).

37. Шалагина А. С высот «Олимпии». // Коммуна. 1999. 18 февр. (Воронеж).

38. Митин Р. Рукописи не горят. Алексей Каплер в Воркуте // Заполярье. 1996. 30 окт. (Воркута).

Опубликовано: Клейн А.С., Попов А.А. Заполярная драма... //Покаяние: Мартиролог. Т.2. / Сост. Г.В.Невский. - Сыктывкар: Коми книжное издательство, 1999. С.219-260.

*   *   *